Василий Гейман - На вершинах знания [Русский оккультный роман, т. X]

Фадлан принял вызов.

— Несомненно, — ответил он, — что для того, чтобы понять поэзию страны, нужно в ней прожить очень долго; пожалуй, даже больше, нужно в ней родиться. Я думаю, княгиня, что вы плохо поймете великолепие непроходимых джунглей, так же, как я не пойму величие бесконечной степи. Конечно, красота везде остается красотой. Но красота степи, говоря многое моему уму, ничего не скажет моему сердцу.

— Однако, доктор, я сумела в моих путешествиях любоваться всем прекрасным, что находила в каждой стране. Хотя бы, например, эта чудная роза…

Она, отколов от своего корсажа чайную розу, протянула ее Фадлану.

— Хотя бы эта роза! Скажите, доктор, производит ли ваш восток такие изысканные розы?

Фадлан взял розу и, внимательно рассматривая ее, сказал:

— Да, великолепный цветок! Однако, я позволю себе уверить вас, княгиня, что наш восток производит еще лучшие…

Он сделал легкую гримасу и уронил розу.

— Лучшие хотя бы потому, что они не колются.

— Вы укололись? — спросил Моравский со смехом.

Действительно, Фадлан укололся настолько, что капля крови упала на розу и потекла по ее стебельку. Джординеско быстро потянулась за цветком и прежде, чем Фадлан заметил это, роза была уже в ее руке.

— Позвольте, княгиня, — сказал он с живостью, — эта роза вас испачкает…

Он хотел взять цветок, но молодая женщина не отдавала его, как бы забавляясь его легким смущением.

— Это ничего не значит, доктор. Ваша кровь окрасила этот цветок и тем сделала его еще красивее. Не примите мои слова за комплимент: я не говорю именно про вашу кровь, а вообще! Человеческая кровь очень красива: где вы найдете такой густой и вместе с тем живой цвет, такую чудную краску? Как все таинственное, она скрыта от света и сама не любит свет. Посмотрите, как красива эта капля на палевом лепестке!

Фадлан сделал попытку потянуть розу к себе, но Джординеско с серьезным видом проговорила:

— Нет, доктор, я ее хочу оставить у себя: теперь она стала еще дороже.

— Коллега! Я начинаю думать, что вы трусите, — вмешался Моравский. — Вы боитесь, что новая Цирцея сделает из вашей крови любовный напиток?

Джординеско расхохоталась и, вновь пришпиливая розу к своему корсажу, заметила:

— О, мне далеко до Цирцеи и ее чар! А так как вы, по-видимому, меня боитесь, — так в наказание оставайтесь одни.

И она, встав из-за столика, направилась в глубину столовой и скрылась в толпе.

После удаления Джординеско Фадлан остался сидеть нахмуренный и расстроенный. Мрачный, как туча, он бросал вокруг себя сердитые взоры и с ожесточением мял шарик хлеба, попавшийся ему под руку. Моравский заметил изменившееся настроение духа своего друга, наклонился к нему и тихо спросил:

— Что с вами, мой друг? Вы совсем не в своей тарелке. Неужели пустые слова вздорной женщины имели на вас такое влияние?

— Да.

— Вы очень нервны. Если такая безделица может вас расстроить, вам нужно лечиться. Я говорю это на правах вашего старого учителя… Вы не знали раньше княгиню?

— Совершенно.

— В таком случае, я не понимаю вашего поведения…

— В каком случае? Ах, да; это вы насчет того, когда я хотел взять цветок?

— Да.

Фадлан несколько задумался.

— Вот видите… Вы говорили о черной магии… Знаете ли вы, что является самым главным элементом при действиях черной магии?

— Нет, — сказал Моравский.

— Человеческая кровь. Вы понимаете?

— Как, вы думаете…

— Ах, дорогой учитель! Коли бы всегда можно было предвидеть опасность, ее никогда не существовало бы.

Ужин окончился и столовая опустела. В большой зале снова начались танцы и гостиные наполнились толпой. Хозяйка делала легкий выговор Хелмицкой и Варенгаузен, только теперь приехавшим к ней на бал.

— Друзья мои, как же вам не стыдно так поздно?

— Не говорите, Анна Борисовна! Я думала, что никогда не вытащу этих детей из их гнезда. Не угодно ли: приехали из театра и собирались ложиться спать вместо того, чтобы ехать на бал, — как это вам понравится?

Репина повернулась к молодым Варенгаузенам.

— Все еще продолжается медовый месяц? Вы совсем стали дикарями и забываете своих старых друзей: я не помню уже, как вы выглядите. Стыдно, стыдно: бросили старуху, мол, совсем не нужна теперь, может умирать себе с Богом… Что вы скажете, Надя, а?

— Ах, Анна Борисовна, — ответила молодая женщина, — так тяжело отрываться от счастья!..

— Но ведь оно с вами, — улыбнулась Репина, указывая глазами на молодого Варенгаузена.

Тот в свою очередь постарался оправдаться.

— Анна Борисовна, не сердитесь на нас: наш первый выезд к вам, мы ведь еще нигде не были.

— Это очень мило. Бог с вами, повинную голову меч не сечет! Хорошо, что хоть сегодня явились, — смягчилась старушка, протягивая руку Варенгаузену, которую тот почтительно поцеловал.

— Искупайте свой грех и идите танцевать, — прибавила она.

Они направились в зал, откуда доносились звуки восхитительного вальдтейфелевского вальса.

Появление молодой и прелестной баронессы Варенгаузен, одетой в щегольский бальный туалет из черных кружев, как нельзя более идущий молодой женщине и оттенявший молочно-матовую бледность ее античной шеи и плеч, произвело впечатление. Молодежь обступила ее со всех сторон, наперерыв приглашая на тур вальса, грозивший сделаться бесконечным. Фадлан, оставаясь безмолвным и недвижимым, внимательно следил за Варенгаузен, не спуская глаз с молодой вальсирующей женщины. Вдруг нервным движением он взял руку Моравского, вместе с которым стоял в амбразуре широкого окна.

— Что с вами, дорогой коллега? — спросил удивленно Моравский.

Фадлан, овладев собой, пробормотал:

— Ничего.

Потом, указывая на Варенгаузен, он добавил, тщетно стараясь придать голосу тон безразличия и сухости:

— Кто такал эта красивая барышня? Это не mademoiselle Хелмицкая?

Профессор взглянул по указанию Фадлана.

— Нет… по крайней мере, теперь: фамилия этой дамы баронесса Варенгаузен. Вот там, у входа, стоит ее муж.

При первых словах Моравского Фадлан вздрогнул, затем низко склонил голову. Профессор внимательно посмотрел на него, и точно свет блеснул в его мозгу, — он понял.

— Да… Вы могли знать их, могли встречать: ее семья долго жила на Востоке, там, где были и вы. Старик Хелмицкий по назначении в государственный совет вскоре умер, а через несколько времени после того дочь его вышла замуж. Очень милая семья, я их хорошо знаю, это мои большие друзья. Вы не были с ними знакомы?

— Да… я знаю их понаслышке, — ответил Фадлан, снова вернув к себе хладнокровие. — Но я никак не ожидал встретиться с ними в Петербурге.