Игорь Безрук - Калейдоскоп [рассказы : СИ]

Мужчина замолчал, вытянул из-под подушки вафельное полотенце и вытер им вспотевший лоб. Потом продолжил:

— Я сам не видел сначала ничего. Андрей подплыл ко мне и хотел было, как обычно, похлопать меня по плечу, мол, все в порядке, но вдруг замечаю, что лицо его под маской стало изменяться. Оно выражало одновременно и страх, и удивление, и интерес. И вместе с этим я как будто издалека услышал его шипящий, изредка прерывающийся голос:

— Дядь Миш, дядь Миш, ведь это же… это же морские коровы!

— Ты что, — говорю, — Андрюша. Тебе, наверное, померещилось. — Но поворачиваюсь туда, куда он смотрит. — Ты же сам говорил, что они исчезли еще в…

И тут я замер. То, что я увидел, невозможно описать. Из черной бездны стали появляться то здесь, то там какие-то странные существа. Огромные, метров семи-восьми длиною. Я было подумал, что это морские слоны, но у этих тело было, как у червей. Я-то человек не из пугливых, но, признаюсь, тогда перетрухнул: чего от них ожидать? Пока раздумывал, Андрей успел от меня метра на два отплыть. Я закричал в микрофон: «Андрей, вернись! Андрей, я приказываю: вернись!» А он…

Вот сколько лет прошло, а я так и не могу понять, что его толкнуло. Долго я над этим размышлял, а тогда некогда было думать. Они все ближе и ближе. Я уже отчетливо стал различать их гладкую кожу и зубы. Вернее, не зубы, а какие-то пластины, покрывавшие десна. Успел заметить, что Андрея они обступают всё теснее и теснее. Что я мог сделать? Одна морская корова внезапно отделилась от стада и стала подплывать ко мне. Я выхватил нож и спиной прижался к ледяной стене, чувствуя пронизывающий меня холод. А она медленно обходила меня, уставившись на меня парой тупых глаз и сжимая изредка свою похожую на гофрированный шланг морду. И вдруг я почувствовал острую боль в руке, и тут же возле меня бесшумно прошел её горизонтальный плавник. Левая рука повисла, как плеть. Зажав в правой руке нож, я ожидал следующего нападения. Я смотрел прямо в глаза этому червеобразному существу, и, казалось, на голове у меня волосы вставали дыбом. Конечности мои меж тем мерзли все сильнее, ноги утомились повторять монотонные движения, чтобы удержать тело под водой. Разрезав фал, я скинул с себя всю аппаратуру, чтобы облегчиться и хоть как-то избежать конфликта с бестолковым животным. И вдруг заговорил Андрей, про существование которого я совсем забыл: «Дядь Миш, уходи, уходи! Они, возможно, голодны, голодны! Уходи!» В голове у меня все перемешалось. Что значит «голодны»? Они ведь травоядные, они не питаются мясом! Я не знал, что делать. Крикнул только: «Андрей!»- но не услышал ответа. В наушниках царила полная тишина. Я посмотрел туда, где должен быть Андрей. Серые существа плотным кольцом обступили его, все время тыкаясь мордами в центр, но где был сам Андрей определить было невозможно, только предположить. И вдруг среди этой серой массы на миг выглянуло тело Андрея. Он взмахнул руками, и опять был поглощен массой серых тел. Все это происходило у меня на глазах, и все это было лишь мгновением, забыть которое я не в силах и сейчас. «Как же это?»- лишь подумал я, и был отброшен к ледяному рифу. Неугомонное существо снова бросилось на меня. Я сразу забыл, что леденеют пальцы, что судорога начинает сводить ноги, что гудит поясница от тяжелых баллонов. Я весь напрягся, готовясь к следующему выпаду. Рука до боли сжимала острый нож. Все у меня было на пределе. И вот рывок сделан: животное ткнулось мордой мне в колено, но боли я не замечал. Злость, месть и ненависть заглушили её. Я ударил сверху. Нож глубоко вошел в морду коровы, она дернулась, удивленно оторвалась от меня, потом выгнулась и неторопливо и тяжело пошла ко дну. Острое чувство самосохранения сразу взыграло во мне. Я отчаянно погреб к светлому пятну маяка, потому что там была жизнь, там были люди. Из последних сил лег животом на край лунки и перевернулся потом на спину. Меня сразу обступили ребята. Кое-как сняли застывший акваланг, ласты гидрокостюм. Это было последнее, что я помнил. Очнулся в палатке. Вокруг недоумевающие лица, все спрашивают, где Андрей и что случилось. А я сижу и ничего не могу сказать: настолько все потрясло меня.

Когда покидали Арктику, злосчастную сорок третью лунку покрыло тонкой коркой льда, будто навсегда отрезало Андрею путь назад. Нам так и не верилось, что его нет с нами…

Мужчина замолчал, и сразу набежала какая-то гнетущая тишина. В купе становилось все жарче. Деревья, дома, люди все продолжали проноситься мимо нашего окна. Только плотные белые облака, казалось, застыли на бледно-голубом небе. И я подумал: «Как похожа память на эти облака — она такая же застывшая в вечном движении жизни».

Мысль посадить дерево возникла у Рогозина не сразу. Он её долго вынашивал в одиночестве в скучные, унылые вечера, маясь у окна первого этажа своей холостяцкой квартиры. Будучи от природы недоверчивым, он не решался посадить дерево во дворе — все одно не углядишь, кто-нибудь, да сломает. Мозолил глаза роскошный фикус в витрине одного из вновь открытых коммерческих магазинов. Каждый раз, проходя мимо в булочную, Рогозин останавливался возле неё и долго смотрел, может, вспоминая далекое детство, когда в моде было выращивание всяких там фикусов, лимонов и прочей древовидной растительности на дому. У него сохранилось даже множество старых, пожелтевших от времени фотографий, где за спинами застывших, словно статуи, лиц, как знак эпохи, вырисовывалось такое вот мини-дерево. Тут, к счастью, подвернулась и знакомая, из разговора с которой выяснилось, что у неё-де, оказывается, есть фикус и даже с отростками. Не откладывая надолго, в тот же вечер Рогозин заглянул к ней и взял парочку их на рассаду.

Комната его не очень отличалась от других своими размерами. В сравнении с брежневскими ячейками у нее были выше потолки: почти под три метра, так что фикусу было где развернуться и вширь, и ввысь. Рогозин раздобыл пузастую кадку, всыпал туда, как посоветовала знакомая, земляной смеси, и посадил в неё фикус. Уж как он его лелеял, как холил! Ухаживал, что за малым ребенком, поливая, окучивая, бережно стирая с широких лопастых листьев пыль. И фикус будто ощущал его заботу: рос не по дням, а по часам, утолщаясь, вытягиваясь, расширяя поверхность листьев. Рогозин нарадоваться не мог: сколько сочной зелени, свежести, красоты.

Зашла Егоровна, соседка, тоже на пенсии:

— Ты, прям, колдуешь над ним, — говорит. — Вона, как полез!

— Да что там, — отвечал Рогозин. — Ты, Егоровна, сюда смотри, — совал он ей старую пожелтевшую фотографию, где его племянник, в то время еще маленький мальчик в матроске, взгромоздился на стул и позировал фотографу на фоне широкого, на весь снимок, растения. — Вот это был фикус!