Евгений Абрамович - Маленькие и злые

— Панна Божена…

Шторы были плотно занавешены, комната утопала в хмуром полумраке. Девочка в белом платьице лежала на кровати поверх одеяла. Лежала на спине, сложив руки на груди, как покойница. Песецкий вздрогнул. Первому впечатлению способствовала неподвижность Божены, ее поза и бледная, словно восковая кожа, которая, кажется, светилась в полумраке.

Учитель вошел и прикрыл за собой дверь. Только присмотревшись, он понял, что кровать с лежащей на ней девочкой больше походила не на смертное ложе, а скорее на некий алтарь. Сходства добавляло и то, что в комнате были игрушки, преимущественно куклы. Миловидные красотки с вьющимися волосами, солдаты и гусары, клоуны, шуты и скоморохи. Десятки, если не сотни кукол. Они были повсюду — на полу, на стульях, за игрушечным столиком, на подоконнике за шторами, на книжных полках и на самой кровати. Раскрашенные, глупые, улыбающиеся и ничего не выражающие лица были обращены к лежащей девочке. Выжидательно смотрели на нее. Воздух в комнате был тяжелым и затхлым, пропахшим пылью, плесенью и чем-то еще. Такой запах стоял в усыпальницах Жировичского монастыря, куда мама возила маленького Яна с братом поклониться святым мощам. Тогда мальчику стало плохо. Теперь едва уловимый, но явный смрад исходил от самих кукол, учитель в этом не сомневался. Одному Богу известно, что использовали при их изготовлении.

Песецкий подошел к кровати, осторожно ступая между сидящих на полу маленьких тел. Он брезгливо, будто касался чего-то неимоверно отвратительного, отодвинул ногой несколько кукол. Те опрокинулись на бок, задев своих собратьев, недовольно зашуршали, глухо стукнули раз-другой, словно набитые старыми костями. Учитель опустился на колени возле кровати, внимательно посмотрел на девочку. Ее открытые глаза не моргая уставились в потолок. Божена на первый взгляд не подавала признаков жизни, только едва заметно поднимающаяся и опускающаяся грудь говорила, что она еще дышит.

— Панна Божена…

Учитель говорил тихо, едва шептал. Почему-то ему не хотелось, чтобы его услышал хоть кто-то еще, даже куклы.

— Панна Божена…

Он положил ладонь девочке на лоб. Кожа ее была сухой и холодной. Божена едва ощутимо вздрогнула, глаза раскрылись еще больше. Веки снова заморгали, подавая знакомый уже сигнал бедствия. Слезы набухли в уголках и потекли по вискам. Девочка едва слышно замычала, не раскрывая рта. Силилась что-то сказать, но не могла. Как и ее сестра. Как и все здесь, понял учитель.

Краем глаза Песецкий заметил движение, какое-то шевеление среди кукол. Он быстро повернулся в ту сторону и понял, что теперь игрушки смотрят прямо на него, в упор. Нарисованные и стеклянные глаза, пришитые глаза-пуговки, черные провалы на бледных масках. Как пустоты в физиономиях маленьких, детских черепов.

Божена продолжала плакать и мычать, неразборчиво бубнила через плотно сомкнутые губы. Но не шевелилась.

Учитель кожей чувствовал неприязнь и открытую ненависть кукол. Полноправных хозяев комнаты, а может, и всего дома. От этого чувства шевелились волосы, а кожа шла мурашками. Он встал и быстро вышел, прикрыв за собой дверь.

В мычании девочки теперь были мольба и отчаяние, но он уже не слышал этого через закрытую дверь. Все заглушали шорохи, стуки и топот маленьких ножек.

Вернувшись в учебную комнату, Песецкий застал Бенедикту сидящей за партой.

— Что здесь происходит? — снова спросил он. Устало, почти безразлично.

— Ничего, — монотонно ответила девочка, — я люблю маму, папу, сестричку, братика и дядю Чеслава с тетей Агатой. Люблю богородицу, многорукую богиню и мать-паучиху.

Помолчала с полминуты и уверенно добавила:

— Как и вы…

Вечером Песецкий закрылся в своей комнате и засел за справочником азбуки Морзе, держа перед собой записку, сделанную в классной комнате. Когда он закончил расшифровку, на листе были только два коротких слова, никак не разъясняющих ситуацию, вызывающих еще больше вопросов. «Ее лицо». Послание девочки. Повторяемое раз за разом, одними глазами.

Ее лицо. Ее лицо. Ее лицо.

*

Колонна невольников достигла вершины холма, и карлик в шутовском наряде остановился. Воздел, подобно проповеднику, руки и заверещал:

— Узрите! Узрите! Многорукая богиня! Мать-паучиха во всем своем великолепии!

— Многорукая богиня! — вторили связанные нитью люди. — Мать-паучиха!

Учитель повторял это против своей воли вместе со всеми, снова и снова.

Перед ними раскинулась впадина, похожая на жерло остывшего вулкана. Ее опоясывало кольцо холмов, на вершине одного из них остановился караван. Внизу копошилось огромное существо, похожее на исполинского раздувшегося паука. Его невозможно было рассмотреть целиком — многочисленные конечности пребывали в постоянном движении, мешая обзору. Каждая из десятка, не меньше, лап была длинной и тонкой, суставчатой, покрытой почерневшей тонкой кожей и заканчивалась костлявой пятипалой кистью, почти человеческой, если не считать огромных размеров.

Длинные когтистые пальцы сгибались и разгибались, переплетаясь между собой, перебирая и сматывая в клубки прозрачные нити, одна из которых шла из маленького кулачка шута и опоясывала шеи невольников подобно рабскому ошейнику. Карлик отпустил нить, и паучиха заработала быстрее, подтягивая к себе колонну людей. Те покорно переставляли ноги, потеряв всякую надежду и волю к сопротивлению. Только едва слышно скулили от страха.

Куклы вокруг пришли в бешенство, религиозный экстаз. Они катались по земле, в ногах у людей, треща костями на все лады, клацая огромными, невесть откуда выросшими желтыми зубами.

Карлик повернулся к невольникам, и учитель увидел его лицо. Круглая лоснящаяся физиономия Чеслава Батлейщика с подведенными тенями веками, накрашенными губами и румяными щеками. Намертво приклеилась глупая улыбка, зубастый рот клацал, как у заведенной механической игрушки.

— Узрите! — повторял он из раза в раз. — Узрите!

Голова его раскачивалась из стороны в сторону, бубенцы на колпаке издавали глухой костяной стук.

Нить подняла учителя в воздух. Туда, где работали, прядя паутину, длинные пальцы. Петля затянулась удавкой. Теряя сознание, он увидел, что на других холмах собираются горстки черных точек, других рабов паучихи. Чудовище хватало их и поднимало в воздух.

Ладони уперлись в вершины холмов. Оно застонало, вытягивая себя из низины, приподнялось на тощих конечностях, которые затрещали от веса туши. Из переплетения рук появилось лицо богини. Увидев его, учитель закричал.

*

И продолжал кричать, даже поняв, что находится под одеялом, в темноте и тишине своей комнаты. Страх сковывал по рукам и ногам, не давая пошевелиться. Не пропало и ощущение невесомости, полета. Он словно все еще плыл над бездной, подвешенный за шею на тонкой невесомой паутинке, под ним копошилось и стонало что-то огромное, а из глубины переплетенных конечностей являлось на свет бесформенное нечеловеческое лицо.