Максим Кабир - Пиковая Дама [сборник]

— Где вы все? Приютите странника.

Он выставил на кухонный стол бутылки. Клён, как скелет на ниточках, пританцовывал за окном. Марионеточные тени метались по кафелю. Антон вымыл руки, отмечая, что у каждого зеркала — своя, едва различимая манера отражать. Одни льстят вам, иные выставляют носастыми, ушастыми, толстыми или, наоборот, тощими. Врут, как опостылевшие жены, то заигрывая, то невзначай, между прочим, указывая на неприглядную правду.

— Вы чего? Куда запропастились?

Антон вошел в Анину комнату. Трюмо так и не скинуло свой хеллоуинский наряд — простыню Каспера, доброго привидения. Антон представил, как дочь чистит в ванной зубы, зажмурившись, боясь, что из квадрата амальгамы на нее таращится кошмарная лупоглазая ведьма.

«Запутали девочку шуточками своими, приколисты драные».

В спальне зашуршало. Антон осмотрел трюмо, потом перевел взор левее. Шуршало под кроватью. Шерстяной плед свисал до пола — там, в темноте, кто-то был. Шерсть шевелилась. Появились ступни в оранжевых носках, обтянутые колготами икры. Аня вылезла на четвереньках, задком.

«А кто еще мог там копошиться?» — удивился собственным опасениям Антон.

Аня отгородилась от внешнего шума наушниками и не слышала, как он вошел. Она надевала на указательный палец колечко с дешевым красным камушком. Эту безделушку и искала под кроватью. Осенила отца взглядом, промолчала, но, кажется, обрадовалась его визиту.

— Что за кольцо? Парень твой подарил?

— А?

Антон присел на корточки, освободил уши дочери от проводков.

— Кольцо, говорю, парень подарил?

— Пап, мне двенадцать. У меня нет парня.

«Хорошо», — подумал Антон.

— А ты чего не уехал?

— Решил заночевать. Тебя повоспитывать заодно.

— Как мило.

Маринина фраза. И выражение лица Маринино.

— Где мать?

— В Москве. Срочные дела, — Аня процитировала, пальцами обозначив кавычки: — Английский письменный стол с двумя тумбами. Завтра уже не будет — надо мчать.

— Тогда понятно, — улыбнулся Антон, и губы Ани чуть искривились.

Она пыталась сдерживать эмоции. Защищаться обидой.

— Есть что поесть?

— Жаркое в холодильнике. Разогрей.

Антон поднялся и подал дочке руку. Она замялась.

— Айда. Поможешь приготовить.

Ярко освещенная кухня была оплотом двадцать первого века с его высокими технологиями посреди могущественной тьмы окружавших помещений, захламленных антиквариатом. Антон порой думал, что, если в гостиной закончится свободное место, Марина выкинет холодильник. Зачем он Рюминым? Секретеры, тумбы, лари войдут на кухню косолапо, как ожившие вещи из жутковатого «Мойдодыра».

— Кушай. — Антон пододвинул к дочери тарелку.

— Нет аппетита.

— Появится. Съешь ложечку.

Он нашпилил на вилку кусочек свинины. Марина, не отнять, прекрасно готовила.

— Поранился? — Аня глянула на забинтованную кисть.

— Дрался с преступниками. — Антон подмигнул. Повернулся, чтобы взять соль. Заметил чайник, накрытый цветастым полотенцем.

— Зайка, а давай поспорим, что ты салат не съешь? Проспорю — выпью пиво залпом.

Аня не улыбнулась. Сказала жестко:

— Мне двенадцать, а не пять. Не разговаривай со мной как с младенцем.

— Прости. — Он отхлебнул из бутылки. — Сложно запомнить, когда тебе «только двенадцать», а когда «уже двенадцать».

— Ха-ха. В стэндапе себя не пробовал?

Клен потерся ветками об окно. Там, на улице, завывал ветер. Как это было? Какой-то гениальный проектировщик предложил: «А давайте воздвигнем микрорайон в чистом поле? Авось через сто лет он сольется с городом?»

— Ты завтра уедешь? — спросила Аня, поджимая под себя ноги — любимая поза.

— Да, рано утром.

Антон подумал про взбешенного Глебыча.

— Завтра Матвея хоронят.

— Знаешь, — нащупывая слова, проговорил Антон, — у меня ведь тоже друг погиб. Я в восьмом классе учился. Павлик Ершов. Классный был парень. Его машина сбила. Пьяный водитель… — Образ Павлика давно померк в голове, сохранились общие ощущения, память о пикниках и речных заплывах на расстояние. — Двух одноклассников в живых уже нет. Так происходит, увы. С каждой потерей образовывается пустота. — Антон коснулся груди. — Мы эту пустоту наполняем воспоминаниями. Так и существуем.

Аня слушала внимательно. Антон воодушевился. В кои-то веки не испортил все, достойно прошел по льду.

— Сложно поверить, насколько мы хрупкие. Живет себе человек, и у него свои увлечения, свои планы. Каждый из нас — целая вселенная. И из-за какого-то пьяного… придурка… эта вселенная разрушается. Инфаркт в семнадцать — это же слишком просто и оттого слишком непредставимо. И мы придумываем разное, чтобы как-то постигать чужую смерть.

— Придумываем? — спросила Аня.

— Я сегодня с ребятами твоими поговорил…

Аня напряглась.

— Кто тебя просил лезть? — Глаза налились слезами. — Кто?

— Мама просила.

— Так маму и успокаивай. — Установленный контакт дал сбой.

Аня вскочила, звякнув тарелкой.

— Анют, я…

— Оставь меня в покое!

Она вылетела из кухни, провалилась в коридорную пасть.

— Твои ребята! — крикнул Антон темноте. — Накрутили себя!

Из туннеля никто не ответил.

— Черти, блин. — Антон сковырнул пивную этикетку.

Зеленоватое стекло отразило осунувшееся лицо. По столешнице, по бутылке и перебинтованной кисти скользили корявые тени клена.

Антону приснилась Марина. Она лежала на кушетке, Антон держал ее руку в своей руке, потому что видел такие сцены в кино. Хорошая сцена из голливудской мелодрамы. Настоящие отцовские чувства придут позже. Когда он впервые прижмет к себе спеленатую Аню — аккурат в тот миг. Но пока Аня обитает в утробе Марины, а Антон боится до дрожи, что будет плохим, никудышным отцом. Как его собственный папаша, пропойца, бросивший мать с пятилетним мальцом.

И будущий папа изнывал от тревог, он вцепился крепко — сильнее, чем надо, — в руку жены. Седовласый врач, который запросто прошел бы кастинг на роль седовласого врача в кино, водил трансдьюсером по блестящему от геля выпуклому животу Марины. На экране крошечное существо — головастик — плавало в околоплодных водах.

— Дочь, — сказал доктор. — Поздравляю.

Антон выдавил дежурную улыбку. Обуреваемый страхами, склонился к Марине и поцеловал в краешек губ. Вновь посмотрел на монитор. Ультразвуковые волны транслировали картинку из Марининой матки. Там — на экране, в животе, — были мухи. Они облепили ребенка и ползали по плаценте.

— У нее есть ножницы, — сказал доктор ошеломленному Антону и улыбнулся широко. — Чтобы резать пуповины.

Антон проснулся, едва не сверзившись на пол. Вокруг громоздились музейные экспонаты. Немецкие буфеты, кабинеты для гравюр, французские дрессуары словно хороводили в темноте. Антон вспомнил: он заночевал у бывшей жены, заснул на изысканной тахте.