Максим Кабир - Пиковая Дама [сборник]

Пятки коснулись прохладного паркета. Тяжелые портьеры преграждали доступ лунному свету. Антон извлек телефон. Дисплей стал светлячком в чертогах мрака. Полированное дерево перехватило отсвет.

Дом издавал звуки, свойственные старинным особнякам, а не свежеиспеченным новостройкам. Дом скрипел, сипел, подвывал в унисон с ледяным ветром, охаживающим фасад. Или это мебель Марины скрипела и сипела своенравно.

Часы показывали тройку с тремя нолями. Мочевой пузырь был переполнен пивом. Антон встал, ворча. Подсветил дисплеем. Сбоку проплыл такой же белый огонек. Антон чиркнул локтем по дубовому комоду, повернулся. Зеркала в темноте создавали причудливый эффект. Словно двери, из которых глядят незнакомцы.

Зеркало на комоде было метровым, окаймленным узорами в виде колонн. Этого-то калеку зачем тащить в дом? Из жалости? Кто его купит? Верхушка зеркала оказалась растрескавшейся, стекла норовили вывалиться острыми гранями. Упаси бог, Аня порежется. Трещина пролегла к нижней планке рамы, рассекла отражение Антона. Или кто там стоял в прямоугольнике, черный-черный.

Антон подвигал пальцами — и расслабился, когда тень покладисто повторила его жест. Будто ждал спросонку, что отражение взбунтуется, как «вольво». Хмыкнул, представив чувства человека, осознавшего: зеркальный дублер не играет больше в исправного повторяшку, а просто стоит и прожигает тебя взглядом черных ненавидящих глаз.

Истории тинейджеров были заразными. Взрослый мужик усомнился на секунду — что же говорить про двенадцатилетнюю девочку.

Антон протиснулся между буфетов. Зеркало смотрело в спину.

«Не глупи».

Старики говорили: разбитое зеркало в квартире — к несчастью. Мало Марине несчастий? Или и на эту рухлядь найдутся покупатели?

Антон застегнул ширинку, смыл воду в унитазе. Бочок побурчал и затих. Клен танцевал за кухонными окнами без устали.

«Посплю два часа, — решил Антон, — и вызову такси. Сразу в мастерскую — опережу Глебыча и успокою».

Шагая по коридору, он заглянул к Ане.

Луна оседлала каркас долгостроя, точно глаз Саурона на башне. Ее света хватало, чтобы видеть: кровать дочери пуста, простыни скомканы. Мрак, клубящийся ниже уровня подоконника, шевельнулся. Чьи-то ноги быстро втянулись под кровать, потревожив край одеяла.

«Что значит „чьи-то“?»

— Ты чего не спишь?

Аня не отреагировала. Антон переступил порог спальни, зажег свет, окатил раздраженным взором трюмо, переоблачившееся в Каспера.

— Зайка, кончай. Три часа ночи.

Он встал на колени и откинул одеяльный полог. Припал грудью к ковру. Под кроватью никого не было. Убеждаясь, что зрение не обманывает, Антон зачерпнул перебинтованной рукой пустоту. Мизинец коснулся какого-то предмета. Антон вытащил его — это оказался распахнутый блокнот. Анины рисунки карандашами.

В недрах темной квартиры задребезжало.

«Долбаное дерево лупит по стеклам, — сказал себе Антон. — Хватит выдумывать».

Он смотрел в блокнот, а с разворота на него смотрело дважды повторенное лицо. Картинки напомнили холст того депрессивного немецкого художника, где человек на мосту кричит и хватается за голову. Но персонаж известной картины кричал от страха. Лица со страниц выражали не страх — абсолютную злобу. Безволосые, с овалами ртов и черными провалами глазниц. Антон перелистнул страницу.

Те же вопящие уродцы, но в полный рост. Плети длинных рук. В клешнях тщательно выписанные ножницы. Юбки, маскирующие ноги (наверное, такие же тощие). Узкие черепа, карандашные штрихи по сторонам, имитирующие темноту.

Андрей швырнул блокнот на кровать.

— Аня, поздновато для пряток.

Он направился в коридор. Под ногами звякнуло. Портняжные ножницы проехались по паркету и замерли — лезвиями к зашторенному трюмо.

«Марина расширила круг антикварных интересов?»

Антон нагнулся.

Ножницы были до странного холодными, точно их хранили в морозильнике. Не парикмахерские, а портняжные, кованые, больше похожие на пинцет, но с отточенными темными лезвиями и неровными кольцами. Скрепляющая металлическая пуговка побурела от ржавчины, и режущая кромка была рыжей.

В пальцах Антона ножницы щелкнули: сочный отвратительный звук.

«Чертовщина». Никогда прежде это словечко не будило такую тревогу.

Вспоминая, что именно ножницы фигурировали в кошмаре, Антон двигался по квартире.

Он никогда не понимал, зачем им так много пространства? И как хорошо было в тесной однушке студентам Рюминым… Привольно, радостно, беззаботно.

Коридорный выключатель повел себя так же, как автомобиль: подло проигнорировал команду. Тьма гостиной давила чуждым присутствием, обманывала зрение. Безрезультатно пощелкав клавишей, Антон свернул за угол.

Аня стояла на кухне, спиной к нему, окруженная тенями веток. Как оленьи рога, они растопырились по стенам и потолку.

— Ты что тут делаешь?

Дочь не шелохнулась. Вместо этого шелохнулись тени. Заскользили, словно гладили Анины волосы, расчесывали на пробор.

— Она здесь, — полушепотом ответила Аня.

Черный отросток свернулся спиралью. Разве тень от ветки так может? Щупальца выплывали из-за контура девичьей головы. Похоже на то, как плавают в воде длинные косы…

— Она меня стрижет.

От напряжения слезились глаза. Воздух сгущался и затвердевал. А на кухне затвердевали, менялись тени. Они больше не имели ничего общего с ветками клена. Их источник находился не за окном, а за гудящим холодильником.

Антон заставил себя сделать шаг. В углу кто-то прятался. Щупальца цвета нефти струились в лунном сиянии. Тонкая рука отпочковалась от холодильника, раздвинула суставчатые пальцы, как фокусник — колоду карт.

— Пап!

Антон резко обернулся.

Аня стояла в коридоре. Ее голос, ее пижама, ее личико. Но тогда кто…

— Не ходи туда, — сказала вторая Аня, сверкнув заплаканными глазами. — Это не я. Разве ты не понимаешь?

Антон, лишившийся дара речи, посмотрел влево.

Аня — Аня первая, шептавшая из полутьмы, — прыгнула на столешницу, будто жабка. Уперлась в клеенку кулачками. Перескочила на рукомойник. Это напоминало дурной монтаж. Отсутствовали кадры, из-за чего казалось, что Аня исчезает и вновь появляется — то там, то тут, хаотично.

— Беги, — сказали из коридора.

Черная девочка в облаках щупалец прыгнула на Антона. Холодные пальцы обхватили горло.

Антон проснулся, захлебываясь, отталкивая от себя несуществующего противника.

— Ох ты блин. — Он облизал губы. Совладал с дыханием. В коридоре горел свет и желтоватый ореол окутывал антикварную мебель. — Надо же…

Сон. Дурацкий сон.

Улыбка тронула пересохшие губы. Антон свесился с тахты.

Дверь столетнего шкафа была отворена и внутри сидело тощее деформированное чудовище. Длинные костлявые лапы выпростались к Антону. Глаза пылали угольями, топками.