Дэвид Шоу - Черные крылья Ктулху [Истории из вселенной Лавкрафта]

Внутри свет не горел, и все-таки, войдя в здание, я видел все на диво ясно и четко. Я собирался пройти прямо к себе, но тут заслышал из гостиной какое-то негромкое бормотание. Я подошел к дверям и неслышно прокрался внутрь. По гостиной расхаживала взад и вперед, что-то невнятно нашептывая себе под нос, одинокая фигура. Затянутая в перчатку рука — два острых ногтя прорвали ткань и торчали наружу — яростно царапала лицо под изорванной вуалью. Как остро чуял я кровь, пятнавшую нежную кожу! Я шагнул к ней, не в состоянии понять, что такое свисает у нее изо рта, пока не подошел почти вплотную. В судорожно стиснутых зубах она сжимала цепочку с алым медальоном — точную копию того, что был выписан на тициановском портрете. При этом она еще и ухитрялась бормотать без умолку.

Я открепил изорванную вуаль; ткань соскользнула на дощатый пол. Рука в перчатке потянулась было к лицу, но я крепко стиснул тонкую кисть, не давая ногтю снова вонзиться в полупрозрачную кожу. Коснувшись пальцами ее губ, я осторожно вынул медальон у нее изо рта, поймав в горсть ниточку слюны. Женщина снова заговорила, и теперь мне удалось разобрать слова.

— Я отличу, где смерть, где жизнь: но он мертвей земли! {135} 135 Я отличу, где смерть, где жизнь: но он мертвей земли! — Чуть измененная цитата из трагедии У. Шекспира «Король Лир» (акт V, сц. 3; перев. Т. Щепкиной-Куперник). В пьесе эти слова короля Лира, скорбящего о погибшей Корделии, звучат так: «Я отличу, где смерть, где жизнь: она / мертвей земли!» — Она отняла у меня багряный медальон и покачала им перед нашими глазами. — Зачем живут собаки, лошадь, крыса — а в нем дыханья нет? {136} 136 Зачем живут собаки, лошадь, крыса — а в нем дыханья нет? — Там же. В пьесе: «Зачем живут собаки, лошадь, крыса — в тебе ж дыханья нет?»

— О ком вы говорите, госпожа? Я не нашел его портрета в альбоме. Где его фотография?

Женщина запрокинула голову и уставилась на меня безумными глазами. Высоко подняла руки над моей головой, набросила цепочку с медальоном мне на шею. Одной рукой затянула ее туже. Дыхание у меня перехватило; я впился ногтями в ее запястья и оттолкнул женщину от себя. Захихикав, она бросилась вон из комнаты, я последовал за нею в спальню: она уже зажигала свечу на книжной полке, заставленной всяким хламом. Я заметил, как она дрогнула и покачнулась перед золоченой рамой. Подойдя ближе, я изучил оправленный в раму глянцевый лист бумаги. Поначалу я ничего на нем не видел, но, постояв подольше и внимательно вглядевшись в него при мерцающем свете, я почти различил призрачный, еле уловимый силуэт.

— Это и есть ваш юноша? — спросил я, касаясь рамы. — Это он — молодой человек с картины Тициана?

— Тициан, — фыркнула она, теперь голос ее звучал вполне связно и здраво. — Он был молод, так? Еще девятнадцати не исполнилось. А какой красавчик. Я ношу ему цветы — его сияющему лику. Скоро я явлюсь на его зов. — Она содрогнулась, обняла себя руками за плечи. Обернулась ко мне, подергала себя за верхнюю пуговицу. — Прошу вас, расстегните воротник {137} 137 Прошу вас, расстегните воротник… — Цитата из трагедии У. Шекспира «Король Лир» (акт 5, сц. 3; перев. О. Сороки). …

Я помог ей расстегнуться, затем взял свечу, подвел Перу к постели, поставил подсвечник на прикроватный столик. Лицо ее было все в пятнах запекшейся крови: так сильно она себя исцарапала.

— Я быстро, — пообещал я.

А сам пошел в ее ванную комнату, швырнул в миниатюрную фарфоровую раковину маленькое махровое полотенце. Открыл один из латунных кранов и включил холодную воду. А пока ждал, покосился на свое отражение в зеркале. И снова вспомнил, что сплю; иначе как бы мне удалось разглядеть свое лицо в темноте ванной комнаты настолько отчетливо и как это отражение могло быть моим? Я не видел себя с тех пор, как попал в мотель, так что щетине удивляться не приходилось. Но с какой стати она так густа и отчего лицо у меня такое широкое? Неужели эти толстые губы — мои, как и эти крупные квадратные зубы, прямо-таки торчащие изо рта?

Нет, это все какая-то безумная галлюцинация, ведь только во сне мой облик может настолько измениться, чтобы уподобиться вурдалаку с картины Пикмана. Мне вспомнился Оскар — как две капли воды похожий на фигуру с полотна над его кроватью. Это всего-навсего бред сумасшедшего. И все-таки, когда я взялся за полотенце и отжал его, я ощущал прохладную влагу живо, как наяву. Вернувшись к Пере, я смыл с ее лица запекшуюся кровь. Она сидела на постели и неотрывно глядела на пламя свечи. Когда я закончил, она взяла у меня полотенце и прижала его к шраму у меня под глазом. Наши уста почти соприкасались, я чуял ее дыхание.

Выронив полотенце на пол, Пера приподняла подсвечник, удерживая его между нашими губами.

— Задуть свечу, — прошептала она. — Потом — задуть свечу {138} 138 Задуть свечу… Потом — задуть свечу… — Цитата из трагедии У. Шекспира «Отелло» (акт V, сц. 2; перев. А. Радловой). …

Мокрым от слюны языком я лизнул и затушил крохотный огонек. Взял подсвечник из ее рук, отставил на столик, потянулся расстегнуть последние пуговицы на ее рубашке. Мы сидели в глубокой темноте, и однако ж я видел ее вполне отчетливо; мне даже казалось, я способен разглядеть под тонкой кожей очертания черепа. Мы одновременно откинулись назад. Пера взялась за медальон у меня на шее и произнесла чье-то имя. Я жадно, нетерпеливо обнял ее тело и закрыл глаза. Я грезил сквозь грезы, и грезились мне темная кладбищенская земля и трупы, в ней погребенные. Какой пряный и острый запах исходил от почвы и ее обитателей! С этим ароматом смешивалось сладкое благоухание безумной девы в моих объятиях.

Когда же из ее окна на меня упал первый луч солнца, Перы рядом не было. Я подошел к окну посмотреть, откуда доносится пение, и заметил в роще фигуры, одетые смутным рассветным заревом. Я с криком выбежал из комнаты, кинулся наружу, задыхаясь, пересек грунтовку и ворвался в рощу. На крепком суку в петле болталось тело. Я рухнул во влажную траву.

Кто-то позвал меня по имени; я обернулся — передо мной стояла карга. Она направляла на меня свою фотокамеру и одобрительно качала головой. Проклиная ее, я вновь обернулся посмотреть на повешенную и на трех женщин, что стояли под ней и мелодично стенали. Внезапно рядом оказался Эблис: он тронул тремя пальцами мое лицо и радостно закивал. Затем он подскакал к дереву и проворно вскарабкался по стволу, словно в кафкианском кошмаре. Оскар и Филипп уже стояли под деревом: они поддерживали тело, пока Эблис перегрызал веревку. Труп рухнул вниз; три плакальщицы растаяли, слились воедино и облаком воспарили к невидимым веткам, откуда доносился вороний гомон. Я молча наблюдал, как тело несут к заводи и осторожно опускают в воду. Во сне я видел, как мертвая девичья рука собирает цветы, плавающие на поверхности рядом. Я вздохнул: она выбрала прелестный цветок и протянула его мне. Я подполз к самому краю озерца, потянулся за предложенным цветком, по случайности заглянул в воду и засмотрелся на сияющие сферы, что резвились и кувыркались под покойницей. На моих глазах одна бледная сфера всплыла поцеловать ее в затылок, затем зашевелила губами, словно зовя ее по имени. При этом нежном прикосновении моя лучезарно-прозрачная красавица улыбнулась, закрыла глаза и погрузилась в водные глубины.