Дэвид Шоу - Черные крылья Ктулху [Истории из вселенной Лавкрафта]

— Хватит умничать, расскажи мне про Пикмана.

— Генри, рассказывать тут нечего. К концу жизни он становился все более мрачным, под стать Гойе, возможно отчасти в силу своего фатального невезения, — он ведь не мог ни выставляться, ни продавать свои работы. Людей отталкивал образ зловещего подменыша, который то и дело появлялся на его картинах, — эта его извечная омерзительная тема. Зрителей его искусство просто шокировало.

— Да уж, надо полагать.

— Послушай, я очень занят. А у Эблиса назначена встреча с Госпожой. Доброго дня. — С этими словами Оскар вышел из комнаты, заодно прихватив с собою и старое инвалидное кресло.

Я хмуро покосился на гоблина и снова сосредоточился на его портрете. Огромное полотно в старинной раме казалось вполне законченным. И тут я обратил внимание на руки натурщика, сложенные на коленях: обе культи были вовсе лишены пальцев.

— Мастер Питер написал картину вскорости после того, как меня соткали, — жалобно объяснил гном.

Я поглядел на него сверху вниз.

— Не понимаю, о чем ты.

— Нынче вечером Госпожа пожалует мне новую прибавку. — Эблис просительно потянулся ко мне и заулыбался. — Ты меня не отнесешь?

Я наклонился к нему, и Эблис забрался ко мне на руки. Его крохотные лапки обвились вокруг моей шеи, широкое печальное лицо прильнуло к груди, и внезапно в глазах моих блеснули слезы. Всем своим существом я прочувствовал его одиночество. Я потащил коротышку вверх по лестнице, вынес за порог и усадил в ожидающее там инвалидное кресло. Он поблагодарил меня своим высоким детским голоском и покатил по коридору в гостиную. Я пошел следом. Наблюдая, как этот уродец управляется с креслом, я прокручивал в голове то, что Оскар сказал о Пикмане. Оскар назвал тварь на картинах Пикмана «подменышем». Глядя на Эблиса, я понимал, что такое описание ему идеально подходит: он — тайное дитя, в этом мире никому не нужное.

Я открыл и придержал для Эблиса дверь. Карга восседала за каким-то приспособлением, похожим на доисторическую прялку. Взяв в левую руку влажный кусок плоти, она пристроила его на веретено и пропустила сквозь диковинное устройство. На моих глазах волокнистое мясо вытягивалось и свивалось в блестящую мускульную нить. На столике рядом стояла неглубокая металлическая ванночка, вмещающая целую груду жиловатой ткани. Рядом с этой горой мяса лежал большой серебряный поднос: на него откладывались некоторые куски сотканной плоти, с виду вполне пригодные для употребления в пищу.

Заметив нас, старуха прервала работу и встала.

— А, Генри, добро пожаловать. Опиума хочешь? — Она взялась за трубку, поднесла ее к губам и зажгла содержимое чашечки. Громко вдохнула, прикрыла глаза. — Старая добрая смесь, из Бирмы. Это успокоит твой растревоженный ум.

Не отозвавшись ни словом, я забрал у нее трубку и затянулся. Старуха уселась в кресло рядом с металлической ванночкой и потянулась к гному: тот резво запрыгнул к ней на колени. Карга взялась за тонкие стальные вязальные спицы и с их помощью ловко и споро прикрепила некоторое количество волокнистой ткани к той руке Эблиса, на которой уже торчало два пальца. От этого зрелища меня чуть не стошнило: старуха протыкала спицами плоть, руки ее были забрызганы алым. Эблис не вскрикивал и даже не ерзал; когда же он наконец продемонстрировал мне свою окровавленную конечность, я увидел, что культя обогатилась новехоньким третьим пальцем. Я глубоко затянулся, удерживая дым во рту, и вдруг расхохотался, поскольку понял: я просто сплю и вижу сон.

Снаружи гроза прошла, в небесах развиднелось. Я поднялся на гребень холма, в душе и мыслях у меня царил покой. Уверенность в том, что все это лишь сон, преисполнила меня жаждой приключений, и я зашагал по дороге вниз — к темному, безмолвному городку. На окраине спящего поселения я обнаружил небольшое кладбище, обсаженное ивами, — там царило такое умиротворение, что мне вздумалось осмотреть старые, выветренные надгробия. Неожиданно я услышал что-то вроде негромкого мелодичного причитания. Под ивой, вокруг сложенных горкой камней стояли три женщины в черном. Я никак не мог взять в толк, с какой стати они кажутся мне такими знакомыми, и тут я снова вспомнил, что сплю, так что объяснения этим новым фантомам можно не искать. Я храбро подошел к ним и взял венчавший горку крупный камень. Он казался очень даже настоящим, холодным и тяжелым.

Ближайшая из женщин подошла и взялась за тот же камень. Я вдохнул через нос, надеясь, что почую запах смерти, но желанного благоухания не ощутил. Она и впрямь была призраком. Женщина негромко запела, а поскольку она не сводила с меня блестящих глаз, я решил, что песнь ее обращена ко мне. Забрав у нее камень, я подошел к горке и вернул его на прежнее место.

— В жизни ничего подобного не видел. Наверное, тот, кто лежит под камнями, умер давным-давно?

— Давно, давным-давно, — выпевала женщина.

Она подходила все ближе, а я словно прирос к месту.

Вот она протянула руку и принялась ощупывать мое лицо. Я не отпрянул даже тогда, когда ее ноготь ткнулся мне в шрам и расковырял его заново. Я чуял, как алая влага растекается по моему лицу. Странно, а ведь прежде во сне я никогда не чувствовал запахов, да и прикосновений тоже. Я грубо схватил женщину за руку. Она оказалась вполне осязаемой.

— Что со мной случилось?

— Ты потерялся, а теперь ты нашелся, — вздохнула женщина.

Я оттолкнул ее от себя и снова оглянулся на каменный могильник.

— Для кого ты поешь?

Женщина жестом указала на горку:

— Для нашего предшественника. Для всех тех, которые реют в Призрачном лесу. Для тебя.

Я зажмурился и вдруг расхохотался. Я чувствовал, что кайф постепенно выветривается, но его пока еще хватало, чтобы вообразить, будто я слышу плеск крыл, и шум этот напомнил мне строки из По:

Я открыл глаза: я стоял один на кладбищенском дерне. Над моей головой слышался вороний грай: птицы летели к Призрачному лесу.

Я громко присвистнул и вдохнул пропитанный падалью воздух: алчный эфир проник мне в поры и заледенил душу. Какой мягкой казалась земля под ногами! Я рухнул на колени, принялся копаться в ней пальцами, поднес горсть к носу. У меня аж слюнки потекли. Я испытывал неодолимый голод; в темных, потаенных уголках сознания я представлял себе, как разрываю зябкую почву все глубже в поисках еды. Мне вспомнилось странное перепончатое мясо, которое подавали в гостинице. Сейчас я алкал его великим алчением. Я встал, вышел с кладбища и зашагал по дороге вверх, к дому.