Ольга Рэйн - 13 привидений

На последней пронумерованной дверце белело число «138».

И это было абсолютно логично. Если последняя квартира на двенадцатом – это сто тридцатая, то последняя на четырнадцатом – как раз сто тридцать восьмая.

А сто тридцать девятой в этом подъезде, получается, вообще не было.

И это был последний подъезд в доме.

Безномерная дверца почтового ящика, расположенная сразу под цифрой «138», не спеша раскрылась, внутри что-то зашевелилось, и наружу высунулась голова Тимура.

– Пашка, – сказал он, будто все происходящее было в порядке вещей. – Ты все-таки пришёл!

Пашка, подвывая и держась за стену руками, побрел к выходу, не отрывая взгляда от торчащей улыбающейся головы в почтовом ящике. Шаги на лестнице зазвучали чаще и ближе.

«Я в самом низу живу», – вспомнилось ему.

– Погоди, сейчас. – Тимур вытащил сквозь щель хрустнувшее плечо, затем обе руки, одна из которых была вся измазана в крови, – и вывалился из почтового ящика, в котором он непостижимым образом помещался до этого. – Я тебя видел через щель да решил подождать немного… Секунду, я сейчас. – Тимур подошел к закрытому ящику сто тридцатой квартиры. – Они мои пальцы отдельно от меня бабушке доставили, а я без них – как без рук, ахахах. – Он помахал окровавленной ладонью, а потом запустил ее в щель ящика, и та проскользнула туда разом, появившись вновь уже совершенно целой. – Только нам надо побыстрее с этим закончить, пока бабушка не спустилась. Она у меня строгая! Не позволяет выходить надолго!

Пашка, спустившийся наконец с лестницы, отвернулся, выскочил в тамбур подъезда, хрипло дыша, заспешил к железной двери, уткнулся в нее лбом, поморщился и, не в силах утереть слезы, зашарил ладошкой по холодному металлу.

«Духам ведь в свой мир живого ребенка утащить – как нам водички холодной в жару глотнуть», – вспомнились ему слова Тимура, звучавшие теперь издевательски.

– Я уж и не надеялся. – Тимур шагнул в тамбур. – Мама в последнее время таблетки принимает и совсем меня не слышит, как я ни стараюсь. Наверное, не придет. А тут вдруг ты.

Пашка взвыл, вытер слезы и, сморгнув, стал обшаривать прояснившимся взглядом железную дверь, стены и даже потолок.

И тогда он понял, что именно было «не так» в этом потустороннем подъезде. Что он заметил еще на входе, боковым зрением – но о чем не подумал сразу, а только теперь, когда уже слишком поздно.

В этом подъезде на двери не было кнопки выхода.

Шаги позади него замерли. Пашка, стараясь не делать резких движений, скосил глаза и взглянул за свое плечо. В этот момент все дверцы ящиков с оглушительным лязгом захлопнулись, и Пашка, наконец, завизжал.

– ХВАТЬ! – выкрикнул Тимур прямо ему в лицо.

И стало темно.

Впервые спустившись в лондонский метрополитен, коренной москвич Максим был неприятно удивлен: «И это у них зовется метро?» Душно. Тесно. Где мрамор, бронза, картины? Статуи где?

Спустя четыре года, будучи иммигрантом с жилплощадью во второй зоне Лондона и работой в первой, он изменил отношение к лондонской подземке. В ежедневных поездках увидел интересности, оценил удобства, даже испытал некую гордость ввиду условной причастности к жизни местного метро, самого глубокого и старого в мире, если что. Это было первым плюсом, жирным, с датой «1863 г.» – именно тогда запустили линию «Метрополитен рейлуэй», насчитывающую семь станций. Максим часто представлял, как выглядела подземка в то время: плохо вентилируемая, прокопченная паровозным дымом, ошпаренная паром, оглушенная мощью тяжелых машин. Для москвича, в конце две тысячи десятого года сделавшего ручкой родине, подобные ментальные реконструкции были плевым делом – на гарь и копоть Максим успел насмотреться, глотнуть, обматерить.

Второй плюс лондонского метро – его народное имя: «труба». Максим быстро перенял местный жаргон: «В трубе клиент («клиентами» в Лондоне называли пассажиров) на рельсы выпал, на Бейкер-стрит поезд придержали», – слышала Оля, интересуясь причиной опоздания мужа. «Труба»… ха, просто и со вкусом! А про запас можно оставить Набокова, который в «Подвиге» именовал метрополитен Лондона более поэтично: «…оказалось, что он не знает, как дойти до станции подземной дороги». «Труба» и «подземная дорога» – недурно, право, вовсе недурно.

Третий плюс – заброшенные станции и их привидения. И тем и другим Максим заинтересовался случайно, спасибо старому кинематографу. Но сначала были плакаты станции «Ноттинг-хилл Гейт». Во время реконструкции рабочие наткнулись на лифтовой проход, замурованный как минимум полвека назад, спасибо эскалаторам, громко заявившим свои права на метро. Проход заложили кирпичом и заштукатурили. Укромный станционный уголок заснул. Максиму посчастливилось оказаться рядом, когда его разбудили. Возможно, он почувствовал это пробуждение. Возможно, его позвала сама подземка, чтобы подсказать, вдохновить на Настоящий Сценарий. Чтобы очаровать глазами бесподобной Риты Хейворт и уже не отпустить.

Максим сунул бригадиру ремонтников несколько купюр («я лишь взгляну, я сценарист»), протиснулся между переносными ограждениями и попал в коридорчик с арочным сводом: сырым, заплесневелым, чарующим. Пол был черным и вязким, словно все пятьдесят лет заточения на него капало никому не нужное время. На стенах пировали колонии грибка, некогда белая керамическая плитка потемнела и местами отвалилась. «Далеко не ходите, – придержал за руку бригадир, глядя на свисающие с потолка провода, – опасно». Максима не интересовало электричество, он смотрел на ту часть стены, где в два ряда висели старинные плакаты. Он смотрел на Риту Хейворт.

Обаятельная актриса и танцовщица, соблазнительная красотка из «Джильды» Чарльза Видора. Он обожал Риту: ее черно-белую улыбку из «Крови и песка», ее черно-белые глаза из «Ты никогда не была восхитительней», где она снялась вместе с Фредом Астером. В сороковых американка была просто бесподобна. Если бы Стивен Кинг не использовал имя Риты в своей повести о побеге из тюрьмы Шоушенк, это непременно сделал бы Максим. Например: «Рита Хейворт и привидения станции „Ноттинг-хилл Гейт“». Но Король ужасов опередил его. Что ж, не страшно, главное – написать действительно стоящую вещь… Глядя на плакаты, рекламирующие фильмы с Ритой Хейворт и аристократичным Дэвидом Нивеном, Максим понял, о чем будет его история. О заброшенной станции лондонского метрополитена.