Ольга Птицева - Фаза мертвого сна [СИ]

Ноги обмякли, тело сотрясалось дрожью, я закричал бы, но голоса не было, был только задернутый балдахин и мои онемевшие пальцы. Тьма обступала, подбираясь все ближе к огоньку, еще секунда, и сомкнется на фитиле, и наступит вселенское ничто. Я точно знал, сердце остановится в тот же миг, как потухнет свеча, потому схватился за ткань и одним рывком потянул ее в сторону.

Кроватка была пуста. Смятое покрывало, раскиданные подушки, среди них забытая тряпичная кукла с бледным фарфоровым личиком. И никакой Китти. Ни живой, ни мертвой.

В носу защекотало — то ли рассмеяться, то ли зарыдать прямо тут, размазывая сопли облегчения по щекам. Больше всего меня позабавила кукла — ее мертвые глаза и правда смотрели в потолок, как я и представлял себе, обмирая от ужаса. Вот же гребанная любовь к деталям! Подсознание заполнило ими все, даже кромешную тьму и жуть. Мерцание огонька поблескивало на выкрашенных в розовое фарфоровых щечках, и я почти уже решил забрать куклу с собой, может, в этом и есть смысл сна — собрать вещицы, раскиданные по пустым комнатам, а когда наберется вся коллекция, то игра, затеянная тьмой, закончится, а я проснусь, живой и невредимый. Наощупь кукла оказалась мягкой, но такой же сырой, как все вокруг. Я поднес ее поближе, чтобы рассмотреть рисунок на смятом платьице, когда свеча затрещала, предупреждая меня, но было поздно.

— Оставьте ее, она моя! — Тонкий голосок раздался из-под моего локтя, я дернулся, выронил куклу и в секунду оказался у противоположной стены.

Китти стояла у края постели, теребила в маленьких пальчиках балдахин и смотрела на меня влажными глазами.

— Этой моя кукла, ее подарил мне папочка, — проговорила она, наклоняясь за игрушкой. — Я не отдам вам ее, не просите…

— Она мне не нужна, — сумел прохрипеть я, пятясь к выходу. — Извини, я не хотел тебя расстроить.

— Зачем вы к нам ходите? — Китти дернула куклу за длинный локон и прижала ее к животу. — Вы чужой, вам не нужно быть здесь.

Дверь была все ближе, под ноги постоянно попадались раскиданные игрушки, ковер стал топким, только наступишь, тут же увязнешь по щиколотку.

— К кому вы приходите? — Девочка уже кричала, побледнев от злости. — За кем вы идете? Отвечайте! Сию минуту, я приказываю вам!

Кукла выскользнула из детских рук, Китти перешагнула через нее, бросилась к двери и осталась там.

— Мне нужна Нора. — Я поднял свечу, чтобы свет упал на девочку, но ты попятилась, закрывая лицо рукой. — Ты знаешь, где она?

— Нора — гадкая, лживая тварь, — прошипела Китти, отходя все глубже во тьму. — Вы не найдете ее здесь, Норы нет в доме, нет… Совсем нет…

Голос ее ослаб, она больше не преграждала мне путь. Сгорбившись, Китти медленно потащилась в самый темный угол, на ходу она подняла с пола куклу и поволокла ее по полу за тряпичную ножку.

— Где же она, если не здесь? — Мой вопрос заставил девочку остановиться.

Она вздохнула, пожала поникшими плечиками, но все-таки обернулась.

— А где бываете вы, когда не бываете тут? А где бываю я, когда меня здесь нет? А куда пропал папочка, если я не могу найти его… Никак не могу.

Ее маленькое горестное личико сморщилось, слезы покатились по щекам — крупные, как жемчужины.

— Я не знаю, где твой папа, — только и сумел ответить я, чувствуя, как тошнота поднимается к горлу от таких вопросов.

— Никто не знает. — Китти отпустила куклу, та снова оказалась на полу. — Подойдите, я все покажу. Вы сами увидите, что Норы нет здесь…

Она обогнула кроватку и замерла у кукольного домика, залитого самой непроглядной тьмой. Я не решился приблизиться, но Китти этого и не заметила. Она поднялась на носочки и ткнула пальчиком в комнату верхнего этажа:

— На чердаке живет сумасшедшая Рута. Она пишет и пишет на стенах углем, но когда идет дождь, вода протекает сквозь крышу и смывает каждую букву, каждое слово, каждую угольную черточку, и сумасшедшая Рута начинает сначала. Угадайте, что делает она, когда начинается дождь?

— Плачет?

— Ну что вы? Она смеется, она танцует, и нет в мире никого счастливее, чем сумасшедшая Рута в ночь, когда идет дождь. — Китти помолчала и принялась ощупывать комнаты второго этажа. — Вот, посмотрите, под чердаком сумасшедшей Руты живет безглазая Олли. Ее каморка так стара, что весь потолок давно прогнил. Комната эта заставлена тазами и ведрами. Если бы вы вошли туда… О, вы не сумели бы сделать и шага, уж поверьте мне, я пыталась. Там сыро и грязно, и стены покрыты плесенью. Но когда идет дождь и смывает каждую букву, каждое слово, каждую угольную черточку, написанную сумасшедшей Рутой, безглазая Олли собирает воду, что течет с потолка, и умывает слепые свои глаза. Угадайте, что делает она, когда угольные воды наполняют пустые глазницы?

— Смеется и танцует?

— Ну что вы? Она плачет. Ведь нет печальнее истории, чем та, что написана сумасшедшей Рутой на стенах чердака. — Китти задумалась. — Может, только их собственная.

Я не смог найти слов, чтобы ответить ей. Свеча роняла восковые слезы, и они падали рядом с осевшей на пол девочкой.

— Вот здесь сейчас мы, — продолжила Китти. — Вы держите свечу, я сижу на коленях. Кукла лежит на полу. Вы скоро уйдете, а мне следует вернуться в угол. — Она доверительно понизила голос. — Я убежала в сад, не спросив разрешения у матушки, и была справедливо наказана ею. Но вы же не расскажете никому, что я снова веду себя как глупая нищенка? — Бросила на меня пытливый взгляд и расплылась в улыбке. — Да, вы сами знаете, как упоительно поступать наперекор… Вы меня не выдадите, точно-точно.

Ее бормотание сводило с ума. Ладно, хорошо, с ума я сошел куда раньше, но тонкий голосок, неразборчиво шепчущий в темноте, отдавался во всем теле ноющей болью, будто гнилой зуб. Не слушать же его не получалось — шепот лился сразу со всех сторон, как если бы сам дом доверительно делился со мной секретами.

— Тут висит папенька. — Китти коротко вздохнула. — Он в последнее время всегда не в духе, смотрит так зло, что душа убегает в пятки… Я решила, ему одиноко висеть в темноте, мне пришлось украсть у старой Нэнни свечу для него… — Еще один быстрый взгляд через плечо. — Но вижу, вам она будет нужнее.

Капля воска стекла по моему запястью.

— Я могу вернуть ее…

— Нет, оставьте. Папенька привык к темноте. Иногда мне кажется, что он ее и породил. И тьма приходится мне старшей сестрой. — Китти пожала плечиками. — А вот и старая Нэнни. Она мертва так давно, что высохла вся, до самой тени. Если пойдете поклониться ей, то передайте… Ах, да ничего не передавайте. Я сама к ней скоро приду.

Девочка больше не казалась мне маленьким ребенком. Она роняла слова — скупые, тревожные, как умеют лишь те, кто прожил свой век, полный горестей. Оттого смотреть, как тянутся пухленькие ручки Китти к очередной комнате, слышать, как раздается ее детский голосок, было невыносимо.