Ольга Птицева - Фаза мертвого сна [СИ]

Берлога тонула в сонной тишине. Нужно было выбираться из нее, бежать на волю, чтобы прохладный воздух выдул всякую дурь. Но с мокрых волос на шею стекали струйки воды, спина покрывалась от них гусиной кожей. Я задрал футболку, обмотал ее вокруг головы и осторожно присел на край тахты. Только дождаться, пока обсохнут волосы. И сразу, сразу же на волю. Спуститься с настоящей лестницы, выйти из настоящей двери на настоящую улицу. Купить кофе на вынос с какой-нибудь булочкой, пройтись по округе, разглядывая прохожих — настоящих людей! Потолкаться с ними в очереди, постоять в толкучке на остановке, послушать, что говорят они, посмотреть, как шевелятся их губы, случайно толкнуть кого-нибудь локтем, тут же просить прощения, улыбаться, сохраняя в памяти это теплое прикосновение живого к живому.

А ближе к ночи встретиться с Зоей, может даже цветов ей купить. И поцеловать. Обязательно поцеловать. Самому. Крепко, долго, без глупых трепыханий. Сделать это уже. Все сделать. Прямо сегодня вечером. Чтобы стыдный пульс в низу живота перестал мучительно томиться, поднывать, увлекая в полудрему, в мутный водоворот сна, где холодные сильные бедра стискивают меня, а острые соски трутся о грудь, и нет сил признать, что все это — не взаправду.

Я почти уже видел букетик, что куплю в ларьке у метро. Пять роз — длинные стебли, бархатные бутоны, капельки воды между складочек лепестков. И никакой обертки, это удешевит и без того дешевое. Просто цветы. В знак примирения. Ни к чему не обязывающий букет. Пусть сама решает, что будет дальше. Ведь зачем-то же она зовет меня встретиться, значит, есть шанс снова оказаться в парке. Низкая скамейка, сухие губы, главное, не тупить. Не тупить. Не тупить…

Первому взять ее за руку, потянуть к себе, смотреть серьезно, но бесстрашно, чтобы она заразилась этим самым бесстрашием, чтобы решила пойти дальше глупого поцелуя в глупом парке. Потому что сам я уже решился. Осталась самая малость — пяток роз, ее ладонь в моей, серьезные глаза, смазанная улыбка, первое слово, что-нибудь небрежное, и она обязательно ответит. Она меня не подведет.

— А я все думала, придешь ли ты… — Нора смотрела на меня снизу-вверх, улыбалась робко, на щеках пылали засохшие слезы. — Китти совсем плоха, жар не спадает, послали за врачом, а приехал пастор… Теперь он кружит надо мной, как ворон. Черный, хищный, оголодавший в пути.

Я отшатнулся, под ногами скрипнула ступенька. Нора грустно покачала головой — мягкие кудри растрепались, выпали из прически на плечи.

— Мы вечно встречаемся с тобой на бегу. То я спешу наверх, то ты уходишь вниз. Будто бы мы из разных миров с тобою. Два призрака, мимолетные тени… Порой мне кажется, что я выдумала тебя в час тоски по дружескому плечу.

Она. Выдумала. Меня. Все это давно уже перестало казаться милым развлечением. Я попятился назад, между нами выросла еще одна ступень, теперь я видел, как аккуратно Нора разделила волосы на строгий пробор, сверху ее макушка была совсем детской и трогательной. В сердце защемило.

— В доме чураются меня. Старая Нэнни отказалась выпить воды из бокала, что я подала ей. — Нора всхлипнула, но сдержалась. — Остальные так и вовсе делают вид, что меня нет, совсем нет. А потом смеются за спиной. Злые, гадкие ведьмы! — Маленький кулачок с силой ударил по иссохшимся перилам, я увидел, как острая щепка впилась в нежную плоть, но Нора даже не заметила этого. — А теперь ты! Даже ты бежишь от меня, будто я чумная! Будто я нарочно выгнала Китти из дома, чтобы она простыла и умерла…

— Это не так…

— Почему же тогда ты не обнимешь меня? Почему не скажешь, что подумал о моих словах?.. Разве многого я просила? Лишь представить, какого это — сбежать из дома, который покинул и хозяин его, и Бог…

Она поднялась на следующую ступеньку и застыла, напряженно всматриваясь в меня, ожидая прямого ответа. Отчаявшаяся, а потому отчаянная. Маленькая, тонкая, но решительная. Окончательно и бесповоротно несуществующая. Если бы я только мог сбежать с ней! Но все что было в моих силах — сбежать от нее.

— Нора… — Омертвевшие губы не желали слушаться.

Ее нежные пальчики легли на них, не давая мне закончить фразу, конца которой я и не успел придумать.

— Соври мне, — попросила она, слезы покатились по высохшим руслам своих предшественниц. — Скажи, что мы убежим. Ну!

— Мы убежим.

— Скажи, что защитишь меня от любой напасти. Скажи, что любишь и не отдашь никому.

— Никому.

— Скажи, что завтра к утру мы станем свободными.

Я молчал. Я больше не мог врать ей, шевеля губами под влажными пальцами, на вкус они были сахар и соль. Мне хотелось проснуться так же сильно, как не просыпаться больше никогда.

— Скажи, что завтра к вечеру мы станем свободными! — Нора отдернула руку, поднялась на еще одну ступень и жарко зашептала мне на ухо. — Иначе я пойду служить тому, кто черен, хищен и голоден. Он звал меня с собой, обещал укрыть под смоляным крылом от горестей и молвы. Я соглашусь, видит Господь, соглашусь, и пойду с ним, и буду той, которую он хочет. Мне простят Китти, он скажет им, и мне все простят. А ты никогда больше меня не увидишь.

Ее голос раздавался в моей голове, я видел ее сквозь опущенные веки, она требовала ответа, ради него она была готова впиться в меня голодным ртом, лишь бы я говорил то, что так хотелось ей услышать.

— Скажи, что завтра к утру мы будем свободны!

Между поцелуями я сумел лишь глотнуть воздух и на выдохе прохрипеть:

— Завтра к утру…

О, Нора, ни завтра, ни утро никогда не наступят для нас с тобой в один и тот же миг.

— Мы будем…

Я могу сказать тебе все, что ты пожелаешь, но слова эти не стоят и ломаной монеты. Они — воздух, что я выдыхаю тебе в лицо. Они — сон, и ты — сон, и твои поцелуи, и мои обещания.

— Свободны.

Это я свободен, Нора. Это я волен проснуться сейчас, я точно знаю, что волен, — граница сна стала нитью, натянутой между нами. Оттолкни я тебя, и все закончится. Исчезнешь ты, а я проснусь и пойду покупать цветы той, что существует на самом деле. Но целуй меня, Нора, ты — сон, который учит меня врать женщине ради ее поцелуев.

Она первой опомнилась, попятилась назад, пряча пылающее лицо во тьме лестницы, но ее протянутая ко мне ладонь призывна зависла в воздухе.

— Пойдем, пойдем скорее, пока никто нас не увидел… Пока никто не остановил, — позвала она, увлекая меня вниз.

Мы бежали по лестнице — она впереди, я с трудом поспевая за ней. Перехваченный узлом пояс ее платья развевался, опутывая меня, неразрывно связывая нас.

— Скорее! — шептала она, оглядываясь, и я читал по ее губам куда больше, чем она смела произнести.

Воздуха не хватало, ступени должны были закончиться, но они сменяли одна другую, удлиняя лестницу до странных, пугающих высот. Чем ниже спускались мы, тем непрогляднее становилась тьма, сквозь нее на нас смотрели мертвые глаза. На бегу я не мог разглядеть, что за портреты развешаны по стене, но злой прищур хозяина мерцал голодом и злобой, его было не спутать с другими.