Ольга Птицева - Брат болотного края [СИ]

Значит, есть еще шанс успеть, остановить беду, задушить эту гнусную дуру, спасти маленькую жизнь.

— Я пойду. — Дема отстранился, шагнул к двери.

— Ты на ногах еле держишься… Не ходи. Жутко тут. Останься со мною, Дема, пожалуйста… — несмело пробормотала Стешка, а когда Дема бросил на нее злой взгляд, потупилась и отступила. — Прости, Хозяин, твое право, иди…

И слова ее, тихие, покорные, хлестко ударили Дему по лицу. На тебе, на! Такой же ты, как отец твой, живешь по праву силы, не умеешь ценить заботу и доброту. И любовь сестринскую, отважную, не просящую ничего взамен, тоже ценить не умеешь. Да и не достоин ее такой зверь, как ты.

— Прости… — пробормотал Дема, жар хлынул на щеки. — Стешка, милая, прости… Но там беда.

— Ничего-ничего. — Снова всхлипнула, вытерла нос рукавом. — Если надо, ты иди… Я у окошка посижу.

Демьян шагнул к ней, чуть не упал, но осторожно обнял сестру, поцеловал в ромашковую макушку, та доверчиво затихла в его руках. Маленькая, почти ему незнакомая, но родная.

— А давай вместе пойдем? — предложил он.

— Нельзя Феклу одну оставлять. — Замотала головой, отстранилась, посмотрела бездонными озерными глазами, улыбнулась чуть заметно. — Ей из дому не выйти, помнишь?

Демьян помнил. Тех, кто был спасен великим чудом, отвоеван у леса да мертвой воды, легко потерять безвозвратно. Выйдет Фекла за порог, услышит, как тянет через лес свою песню спящий на дне озера, и пойдет к нему. Вспомнит, что почти успела стать его невестой, и не удержат в роду ее Батюшкин наговор да кровавая ворожба.

— Я вернусь. И всех приведу, — шепнул Дема и погладил сестру по нежной щеке. — Тетку Глашу, и брата, и Степушку. Все хорошо будет, веришь?

Стешка.

Свеча, оставленная на столе, слабо мерцала в глазах Стешки, но она больше не плакала, привычная верить обещаниям Батюшки. И когда Демьян вышел из дома, не обернувшись на последней ступени крыльца, и когда скрылся в чаще, по-звериному быстро проскользнув родовую поляну, Стешка верила, что он вернется и все будет хорошо.

Она осторожно вошла в дом, прикрыла за собой тяжелую дверь и долго стояла, вглядываясь в молодые глаза деревянного старца, который должен был защищать их род, да не сдюжил. Шорох в девичьей комнате ее не напугал. Пусть Фекла и лишилась разума, но тело ее оставалось сильным. Сестра любила кружить по комнате, беззвучно напевая что-то. Подходила к окну, рисовала на стекле невидимые знаки. Словом, жила так, как умела. Но открыть дверь, повернув ключ в скрипучем замке, Фекла не могла.

Только щелчок все равно раздался, и Стешка вскрикнула от неожиданности. На пороге стояла Фекла. Рыжая коса растрепалась, платье смялось, но взгляд больших глаз показался Стешке чистым, осмысленным.

— Сестрица?

Фекла всем телом подалась на ее зов, сморщилась, словно попыталась вспомнить что-то, но лицо тут же разгладилось, губы дернулись и растянулись в улыбке.

— Феклушка? — Стешка боялась поверить в то, что видит, но сердце ее уже трепетало от радости. — Фекла!

Бросилась к сестре, обняла ее за плечи, обвила руками, прижалась щекой к щеке, омывая их слезами.

— Сестричка моя, милая… — шептала она, не в силах оторваться от Феклы. — Вот же радость! Вот же счастье! Лес тебя вернул! Услышал молитвы!

Фекла продолжала стоять, она позволила обнимать себя, но сама не отвечала на объятия, только Стешка этого и не заметила. Как умеют лишь чистые души, она вся отдалась счастью.

— Ты голодная, наверное? — трещала она, увлекая сестру по коридору к общей комнате. — Пойдем, пойдем, милая, хлеба уж я найду… И молока! Хочешь молока?

Они вошли в горницу, сухие веточки, раскиданные Аксиньей, затрещали под их ногами.

— Ох и беспорядок тут! — засмеялась Стешка серебряным колокольчиком. — Ничего, расставим по местам, ты садись! Садись, милая! Я сейчас!

И принялась хвататься то за одно, то за другое, причитая, смеясь и плача. Но Фекла не смотрела на нее. Она медленно обошла комнату — ни одна половица не заскрипела под ее босыми ступнями — подняла с пола веточку медуницы, поморщилась, отбросила прочь, вытерла ладонь о подол. Подошла к столу, опустила палец в черную жижу, натекшую с брата, попробовала на вкус, улыбнулась чему-то, заглянула под стол, провела рукой по верхней полке, заставленной снадобьями. Искомое Фекла нашла лежащим на крае скамьи.

Старый серп влажно блестел в отсветах свечей, которые успела зажечь Стешка. Стоило фарфоровой ручке Феклы прикоснуться к нему, каждый фитилек в комнате вздрогнул и потух. Воцарилась тьма.

— Ой… — испуганно охнула Стешка.

Увлеченная уборкой, оглушенная счастьем, она мигом ослепла, стоило свету погаснуть. Осталась лишь тень, что скользнула к ней от скамьи, лишь оголенное лезвие серпа, сверкнувшее рядом, лишь влажный блеск мертвых глаз, лишь ослепительная боль и холод пола, на который Стешка рухнула за мгновение до того, как соленое озеро сомкнулось над ее головойи утащило ее на самое дно.

— Тихо-тихо, — убаюкивающе прошептала Фекла, опуская ладонь на мягкую макушку сестры. — Время пришло большой крови, чистой твоей душе нечего видеть, нечего страдать. Рухнули все оковы. Живая кровь затопит лес, и придет вода мертвая. Ш-ш-ш-ш-ш-ш…

Стешка дернулась в последний раз, горячая кровь из рассеченного горла залила пол. Фекла укутала напившийся родовой жизнью серп в подол и пошла к порогу. Долгие годы ее заточения канули в небытие. Долгие годы тоски по свободе и мщению. Долгие годы жизни без жизни. Долгие годы старых законов, которым сегодня пришел конец.

Фекла устала ждать и почти перестала верить, но этой ночью болото обрело Хозяина.

Слава той, что нарушила ход вещей! Слава той, что предала свой род! Слава ей и смерть!

Фекла спустилась с крыльца. Босые ноги защекотала пыль. Ничто больше не держало ее в доме, никто больше не был ей указом. Фекла захохотала, втянула живой запах ночи и бросилась в лес.

Поляша.

Сестры летели строгим клином. Три белых облачка по правое черное крыло, три — по левое. Тихие, легкие, невесомые — пушинки, что пускает по ветру разогретый июльским жаром тополь. Поляша чувствовала их внимательные взгляды, слышала, как шелестят перья на ветру. Достаточно было наклонить в сторону тонкую смоляную шею, чтобы они мягко ушли, снижаясь. А можно было, напротив, устремиться ввысь, и они последовали бы за ней, и не остановились бы, пока солнце не сожгло бы их, обращая в пепел.

Поля смутно помнила историю человека, который так мечтал о небе, что взлетел, но тут же потерял голову в погоне за высотой и разбился. Смешная сказка пыталась рассказать о чем-то важном, скрывала смысл между строк. Когда-то Поле нравилось видеть то, что прячется от первого взгляда, теперь она вообще не доверяла зрению, одно лишь сердце, чутко различающее ложь в правде, а главное — правду во лжи, оставалось ей опорой.