Ольга Птицева - Брат болотного края [СИ]

Но это обман. Только зазеваешься, только устало присядешь на мягкую кочку, как из топи вытянется холодная рука, вся в землистой слизи, смрад разложения наполнит воздух, затихнут квакши, заскользят во мху испуганные ужи. А цепкие мертвые пальцы взметнутся, схватят за теплое и мягкое и потащат вглубь, в смерть, в трясину.

Вот что бывает, если резать молодые нежные горлышки на берегу спящего озера жизни. Великому не нужны такие дары, нет. Смертью питается только смерть. Гнилью — гниль. Обескровленные тела уходили на дно, оставались там, обращались в жижу. Отданные Батюшкой в плату за сон и вечную жизнь, они не нужны были спящему. Он даже не заметил их. Но кровь не проливается просто так. Запах ее, вкус ее, цена ее — вот что чуют силы темные, силы мертвые, и приходят, чтобы забрать себе. Так родилось болото.

Зазовки да упыри, мавки да омутницы, багники да лопасты, лявры да кикиморы. Заложные покойники, усопшие по вине леса, обескровленные без вины озера. Неупокоенные, непогребенные. Жаждущие живого тепла. Их породил страх Батюшки перед старостью и бессилием, а спящий спал, не в силах помешать человеку. Только семерых он спас, только семерых принял во служение. Шесть белых лебедушек да одна темная. Как выбирал, чего хотел от них — не ведано. Так и летали они над озером, так и взывали к спящему, так и ждали своего часа.

Все было продумано до мелочей. Полина рассекала черной грудью спокойную воду и мысленно раз за разом возвращалась к каждому шагу, что привел их к сегодняшней ночи, полной томительного ожидания.

Чужака, пересекшего границу леса, они почуяли одновременно. Вскинули головы к небу, зашумели, забили крыльями по воде. На мгновение Поляше даже показалось, что спящий заворочался на дне, пробуждаясь. Но нет, конечно, нет. Им оставалось ждать, когда незваного гостя почует наследничек ушедшего в небытие Хозяина леса. Даже с последней жертвой они были согласны смириться. Но наследник пришел один. Опустился на колени перед озером, прикоснулся к воде ладонью. Поляша заметила его издалека, ловко скользнула вглубь, обернулась человеческим телом, подплыла, схватила за протянутые пальцы и дернула к себе.

Лишь потом посмотрела, кого принесла ей в подарок судьба. Ожидала увидеть тонкие черты красивого лица, острый подбородок, пухлые губы, словом, племянничка своего, Олежку. Но водой давился волк. Всколоченный, яростный, испуганный до смерти Демьян. Она сама чуть воды не наглоталась, ослепленная секундной вспышкой боли. Любая женщина потащила бы утопленника вверх, спасла бы, выволокла на берег, завыла над ним, покрывая любимого мужчину поцелуями. Любая лебедица бы в испуге отпрянула, бросилась бы прочь от тонущего волка.

Но она не была ни женщиной, ни лебедицей. Да и он ни мужчиной, ни волком не был. Берегиня да лесовой. Хороша парочка. Так и бултыхались они, один — прощаясь с жизнью, другая — приветствуя ее. Поляша ловила бешеный взгляд прозрачных глаз Демьяна, слышала, как льется в грудь ему стылая вода, и думала — глупый мой, глупый. Такой же, как отец твой. Столько лет водить к озеру безумцев, но так и не догадаться, кого кормишь дарами этими.

Но всему приходит конец. Лесовой Батюшка умер, болотнику неоткуда взяться. Время закончить все, Великое. Время открывать глаза.

Вот тогда краям этим даруется покой и справедливость. Лесу останется лесное, озеру — озерное. Не станет больше злых людей, что пили чужую силу. Одни лишь верные лебедушки. Только сына бы успеть обнять, успеть окунуть его, как кутенка, в воды жизни, чтобы он прозрел и встал на путь истинный. Путь того самого сына. На путь лесного Батюшки. Вот тогда и заживем. Ох, как заживем!

Полина проскользнула мимо затхлой отмели и направилась прочь, к берегу, который не стал еще склизким и гнилым. Ей хотелось обернуться девушкой, пройтись по острым камням, размять ноги, закружиться с сестрами, переплетаясь нагими телами, тонкими веточками, жарким духом. Ей хотелось воспеть эту ночь — ночь великих надежд — и запомнить ее такой — предвкушающей, томительной, сладкой. Кто знает, может, в следующий раз в их хоровод вступит сам спящий? Пробудившийся, могучий, справедливый, знающий, как жить им и кем быть. Поляша первой протянет ему ладонь, склонит голову, почувствует, как легким поцелуем он отметит ее главной своей служительницей. А сестры-берегини звонко рассмеются от счастья, скрепляя их союз.

Так и будет, все так и будет. Поляша успела взлететь на крутой берег, скинуть перья, поежиться на ночном ветру, а потом пришла боль, а потом пришел страх. В горло хлынула густая жижа, тело сковал холод болотной топи. Она не помнила, как упала, не видела, как сестры ринулись к ней, а за ними следом потянулся лебединый пух. Обдирая нежную кожу о камни, они донесли ее до полянки, уложили на мягкую траву, принялись гомонить испуганно, словно забыли, что вовсе не птицы.

Но Поля видела только сына — круглое лицо, рыжие веснушки, на бледной коже они темнели, как брызги лесной глины, округленный в страхе рот, омертвевшие щеки, холодный пот, каплями застывший на лбу. Это был ее мальчик. Ее кровиночка. И его одним толчком опрокинула в болото мертвая рука кричащей от восторга зазовки.

Растворяясь в темноте безумия, Полина успела вспомнить спокойно, почти равнодушно в своей ярости — зазовки никогда не приходят сами, они не охотятся в ночи на чужих детей. Вызвать чудище, порожденное болотом, может лишь сила, равная ему. Сила Матушки леса. Ненавистной старой ведьмы, которая, кажется, снова одержала победу.

Олег.

— Отпусти! — бушевала Глаша, отталкивая от себя руки сына. — Пусти! Пусти! Убью, падаль!

Ярость наполнила старое тело небывалой силой. Пусть по ввалившимся от времени и горестей щекам текли жгучие слезы, бабка продолжала рваться к поверженной сестрице, ведомая одной лишь жаждой мщения.

— Нельзя, нельзя так, — пытался вразумить ее Олег, оттаскивая в сторону, роняя на мох и хвою.

Он с трудом понимал, что происходит. Весь этот день связался в один узел бессмысленных блужданий между домом и лесом. Когда жар схлынул и тетка Глаша устремилась в лес, он побежал следом. А куда было деваться? В сердце билась тревога за брата — и того, что остался захлебываться жижей на столе, и того, что ушел вслед за Матушкой. Он ожидал увидеть на поляне кровь и смерть, как бывало, когда род их приносил жертву лесу, а вместо этого заметил лишь тень, скользнувшую в топь. Тень, которая утащила за собой Степушку.

И пока тетка Глаша каталась по траве, силясь выцарапать глаза сестре, и пока пришлая девка смотрела на них, окаменев от ужаса, Лежка думал лишь об одном — он здесь чужой. Он помнил все, что случилось с ним, но ничего не понимал. Законы, по которым жил род, были для Олега лишь правилами, придуманными строгой Матушкой. Остальные же видели в них нечто большее. Как и в тени, вернувшейся в болото.