Ника Ракитина - Перстень для Гелены. Рассказы о любви [СИ]

— Ну так дорогу не загораживай! — Людвик раздраженно пнул коленями кобылу.

— Ох, пане… — хлопец сунул руку в нищенскую торбу на плече и протянул Людвику толстую пыльную восковую свечку с хлебный нож длиной:

— То громничная свеча! Бабка Маланка сказала: коли поедете, так осветите паню, как луна взойдет. Только воском не капните.

— Давай уже, — понимая, что иначе не отделаться от дурачка, разве только силой, Людвик сунул свечку в сумку при седле. — До замка далеко ли?

— Верста с гаком будет.

Парень поклонился и сбежал. А кобылка полегоньку затрюхала к холодной каменной громаде. С дороги Людвик в сумерках съехать не решился, опасаясь, что лошадь поломает ноги на кочках да кротовых норах. А того пуще, увязнет в трясине — сильно луг по сторонам большака напоминал болото. А путь вился вдоль реки, как ужиный хвост, и гак, помянутый парнем, растянулся версты на две, когда наконец подъехал странник к подъемному мосту, казалось, навеки спущенному и вросшему в топкий берег по сю сторону заросшего ряской оборонного рва.

— От кого там лишенько прин е сло?

Баба в намитке [7] Намитка — головной убор замужней женщины. , пошуровав палкой, полоскала с моста обширные подштанники с гульфиком. По другую сторону тощий парень в серой рубахе и подвернутых штанах шлепал по воде с топтухой [8] Топтуха — рыболовная снасть. . Он поднял голову и глянул на Людвика с затаенной тревогой.

— Я странник, приюта ищу.

Баба обтерла о юбку красные клешни:

— Так пожалте в хату, паничок.

И Гусь с ужасом подумал, что ежли это пани, он на ночь в замке не останется. Лучше уж под вербой куковать.

Но баба уже приглашала гостя за собой, и отступать было неловко и постыдно.

Внутри было то, что замку положено: и высокие своды, перекрещенные просмоленными от древоточцев балками; и точеные ограды галерей. И занавеси паутины; и зубчатые штандарты, закопченные и пропыленные настолько, что гербов на них уже не разберешь. И два — иначе не скажешь — трона на помосте с пологими ступенями; и очаг во всю стену, в котором можно целиком запечь лося. И крытые тростником каменные полы…

И пронизывающий холод: продирающий поясницу, кусающий за пальцы; и сквозняки — отчего обитатели замка и летом ходят в шубах, а на старости лет страдают от ревматизма и радикулита.

Но когда пани вышла навстречу, Людвик забыл обо всем.

Может, она не пришлась бы по вкусу столичному хлыщу, вертопраху, жертве моды, а для Гуся так в самый раз. Настоящая провинциальная красавица, у которой, где надо, тонко, где надо — пухло и ядрено. Такую посади на скамью на орехи: что там скорлупа — скамейка хрустнет.

Росточку была пани — Гелена, как подсказала баба с бельем — невеликого, но держалась справно, гордо, спина прямая, плечи развернутые, покатые и чуть тяжеловатые, если для юной девицы. И бедра крутые, тяжелые; и груди наливные, скромно прикрытые прозрачной вставкой из табина.

А талия — двумя ладонями обхватить.

Убор стародавний несла на себе гордо, как королева. А на голове, прикрывая черные косы, рогатый «кораблик», укрытый вуалью. Вуаль Гелена приподняла, дерзко сверкнула зеленоватыми глазами из-под густых ресниц и дала приложиться к белой пухлой ручке, унизанной перстнями и браслетами — старинной местной работы, уж в этом пан Гусь понимал.

От пани пахло пудрой и крахмальным бельем, приятно пахло.

Она вежливо поздоровалась, спросила об имени и роде гостя и предложила на выбор ужин или баню сперва.

Поскольку Людвик отъелся у Ицки в корчме, то выбрал баню. Посетовал только, что перемены в одежде не имеет. Пани Гелена сказала, чтобы гость о том не беспокоился.

И вправду, кунтуш [9] Кунтуш — кафтан. с меховым воротником был теплым и чистым, а что давно уже вышел из моды, так и трасца с ним. Такие лет по сто хранятся в сундуках, переложенные пижмой и полынью, и хуже не делаются…

Рубаха аж трещала от крахмальной свежести…

А сапоги, выбив пыль, Людвик оставил свои. Возьмет завтра кусок кожи и дратву да залатает.

Ужин тоже был выше всяких похвал. И прозрачная, ровно слеза, горелка, и красный огненный борщ, и лисички, и огурцы, и хрусткая белая капуста, политая растопленным маслом…

За едой разговорились. Пани жаловалась, как ей пусто в огромном замке и одиноко без мужской защиты, когда пан пошел и даже детушек ей не оставил.

— А ведь сколько молились об их рождении… И к Ивенецкой Панне паломничали, и к Ченстоховской даже… босиком вот этими ножками… — Гелена подняла на Людвика огромные прозрачные глаза. — И к мельнику в Хвойники.

— Гэпс, — Гусь в ошеломлении не донес стакан до рта. — А при чем тут мельник?

Пани сверкнула очами:

— Так в округе каждый знает: лечит он от бесплодия. Как съездит к нему какая — вот тебе и ребеночек… Зигмусь был против, так я тайком…

Она обратила к тарелке заалевшее лицо и больше об этом не говорила.

После ужина осоловевшего гостя провели в спальню — здоровую, сводчатую, темную, с огромным ложем под пыльным балдахином. Служанка поставила на столик у постели свечку и быстро вышла. Людвик собирался уже лечь, как объявилась хозяйка. Мило извинилась; забравшись с приступочки, уселась на разобранную постель «проверить, не жестко ли». Притоптывала ножкой о ножку в обрезанных белых валеночках с вышивкой, вся такая теплая, сдобная. Шаль нарочито сползла с плеч; и груди под сорочкой хотелось примять, как вынутый из печи каравай — встанет ли.

— Так он точно не обручальный? — скосилась Гелена на перстень Людвика.

— Пусть пани поверит, да и черт с ним.

И опрокинул женщину на постель.

Гелена и стонала, и кричала; и драла, что та рысь, спину когтями. И волновалась под ним, как разбушевавшееся море, и сам Гусь скакал парусником на ее волнах, всадником на понесшей кобыле, сжимая руками и коленями, впиваясь губами, так что старинная тяжелая кровать под коханками скрипела и ходила ходуном. Но не пали в грязь лицом стародавние мастера — выдержала. И Людвик наконец отвалился, ровно насосавшийся клещ, сытый, довольный, счастливый. Ухнул в перины и хотел только одного — спать. Но среди ночи тело возжелало своего: видать слишком много хватил пива и сладкой романеи за ужином. Выскочил в коридор да едва за угол забежать успел.

Там его и перехватила за плечо баба, занимавшаяся вечор постирушкой, она же ключница. Так и хотелось ее гнусно изругать, да Людвик вгрызся в язык, затягивая гашник [10] Гашник — шнурок на штанах. . Она же завидуще шипела в ухо:

— Думаешь, Геленка на тебя зарится? Думаешь, под венец поведет?

Вообще-то Людвик так и думал в потаенных мечтах, потому дернулся, выбираясь из ухватистых пальцев.