Анна Кудинова - Санки [litres]

– Сегодня столовая работает только на продажу упакованных продуктов, – предупредила математичка после урока. – Если вы принесли еду с собой, то можете пройти в актовый зал и пообедать.

После ее слов я немного заволновался и, сразу же, как появилась возможность скрыться с глаз учителя, поторопился спуститься вниз, разузнать, в чем дело. Все было как она и сказала – помощница кухарки продавала печенье и сухари тем, у кого были деньги, остальные толпились по краям, высматривая добычу. Сашка болтал с каким-то старшеклассником, как я понял, они вместе ходят на хоккей и в последнее время хорошо сдружились, немного позже к ним подошел Пашка, он задержался, потому что сдавал книги в библиотеку.

Я сунулся в окно кухни:

– А где Мария? – поинтересовался у помощницы.

– Иди отсюда! И так из-за тебя проблемы, теперь нашу дверь запирают на ключ, чтобы такие любопытные, как ты, не совались и не бились своей тупой головой о кран, – сморщившись, словно наступила в свежие собачьи экскременты, ответила она.

Я выставил кулак над тарелкой и немного разжал его, вниз, звонко брякая, посыпались новенькие монеты, одна за другой. Я видел, как ее зрачки жадно провожают каждую вниз и возвращаются за новой.

– Так что с Марией? – переспросил я уже в новой сложившейся обстановке.

– Она не вышла, наверно, заболела, – пересчитывая мои деньги, ответила она.

– Что будешь брать? – закончив, спросила помощница.

– Ничего, я не голоден, – натянув кепку до бровей, я успел увидеть ее засиявшее от радости лицо.

Собачьим говном, которое только что так нескромно лежало под ее изящными ногами, даже и не пахло.

Я обогнал Сашку по дороге в класс, он был один, Пашка остался в столовке после звонка. Поймав удачный момент, спросил, не знает ли он, как дела у Дена. Несмотря на все разногласия, я все же волновался за его здоровье. Сашка сказал, что Ден на больничном и больше никакой информации от него нет. Я не придумал, как продолжить разговор, и просто прибавил ходу, махнув головой в благодарность за ответ.

После седьмого урока основная масса учеников покидает школу, учителя расходятся чуть позже. После 16 часов остаются только те, кому требуется исправляться, а в 18 расходится продленка, свет гасят и школу закрывают совсем. В это время уже темно и пробираться по школе будет сложно. Я проанализировал временные интервалы и решил, что буду действовать по обстоятельствам, импровизируя, это надежнее моего плана, который обычно с треском проваливается.

Класс литературы освободился после 15 часов, ключ мне не понадобился, потому что дверь была слегка приоткрыта и манила меня своим таинственным просветом. Я зашел и закрыл за собой. Первые полчаса просто осматривался, ожидая увидеть что-то необычное, но все было как нельзя более простое и неподвижное. Затем я подогнал учительскую лестницу и полез наверх, к книжным полкам. Доставая по одной, я перелистывал страницы, всматривался в переплет и бросал их на пол, не посчитав достойными моего внимания. Шло время, мое положение в школе держалось на последнем издыхании, а разгадка этого ребуса была далека от меня как никогда.

– Васин? Ты что делаешь? – крикнула возмущенная учительница литературы.

– Я думал, вы ушли домой! – честно ответил я, глядя на ее растерянный вид сверху вниз.

– И поэтому ты решил вернуться в класс и выпотрошить книжные полки?

От несдержавшихся эмоций она выронила из рук журнал, стопку тетрадей и деревянную указку. На крик сбежались остальные учителя, все еще находившиеся на третьем этаже правого крыла.

– Васин! – возмущались они по очереди, собирая книги, разбросанные по полу. – Тебе надо лечиться, ты больной! – заявляли они так уверенно, что я почти поверил в это сам.

– Посмотрите, нет, вы посмотрите! Он порвал Толстого!

– Ничего я не рвал, он такой и был! – карабкался я на поверхность беспощадно поглощающей бездны безумия.

Учителя сняли меня со стремянки и заставили собрать все разбросанные книги, я собрал, молча подчинившись их приказу, после чего меня отправили домой, пригрозив снова сообщить о моем поведении родителям. Обычно эта фраза приводит меня в бешенство, но сегодня я отнесся к ней спокойно, возможно, это связано с тем, что мы больше не живем вместе.

Я, конечно же, сделал вид, что отправился домой, а вместо этого обошел школу практически впритирку и снова вернулся. Пробрался на второй этаж и спрятался за доской почета, где собрался дожидаться конца рабочего дня учителей. Тишина и тепло от рядом проходившей батареи разморили, и я, как и пару дней назад, в этом же самом месте задремал. Шарканье тряпки и деревянные удары шваброй о плинтус вернули меня из мира забвения. Уборщица мыла этаж, значит, сейчас около 17 часов. Уличный свет еще хорошо освещал помещение, но был уже мутно-синим, призывая меня поторопиться. Я дождался, пока тишина полностью окутала все школьные помещения и аккуратно вылез из-за деревянного стенда. Пробежался по доске почета, на которой сегодня заменили фотографии. Жирдяй из 7 «А» возглавлял колонну лиц, чьи родители неустанно гордятся своими чадами, рассказывая на работе об их успехах своим коллегам. Я представил себя на этом месте, если бы я не дернул за эту злосчастную веревку, то вполне возможно…

С потолка упала первая капля воды, по стенам побежали черные разводы, похожие на паутину гигантского паука, свет за окном таял на глазах, занавес опускался. Я бросился бежать.

«Канцелярия». Табличка выгорела, буквы еле видны, дверь заперта. Я скинул рюкзак, достал свои три ключа, несколько раз перебрал их по очереди и вдруг обнаружил похожий, открыл и зашел. Я оказался тут впервые, вытянутое, словно длинный коридор, помещение, в конце стоит стол, по обе стороны вдоль стен выстроены стеллажи, полностью забитые папками до самого потолка.

Ого! Тут придется сидеть минимум неделю не вылезая, чтобы найти нужное. Я напрягся и понял, что помещение этажом выше точно такое же – это библиотека! Вспомнил принцип расстановки книг, о котором мне рассказывала библиотекарша. Все упорядочено согласно алфавиту, нужно двигаться с правой стороны самой верхней полки змейкой вниз. Я взял лестницу и залез, тут же начав чихать, наглотавшись пыли. «1915 год. Ничего себе! – подумал я и продвинулся дальше: – 1921 год». Я вытащил папку из середины и, чихнув еще несколько раз, спустился вниз. Бумага плотная и желтая, пахнет сыростью, пылью, чернила почти не видны. «Личное дело». Я аккуратно открыл первую страницу: «Лапина Ольга Владимировна. 1902–1949 г. Учитель физической культуры. Заслуженный тренер команды школы». Дальше я не стал читать, потому что очень плохо видно. Всмотрелся в фото. Симпатичная, волосы лежат волнами и соединяются в пучок. Раньше физруки выглядели однозначно лучше, чем сейчас. Я закрыл папку и поставил ее на место, параллельно размышляя, где может стоять личное дело нашей кухарки, змейкой пробегаясь по рядам. «1991 год» – ничего нет. Я отодвинул лестницу, видимо, дело заводят в год, когда работник приходит в школу. Я отмотал назад и начал с 1950-го. Стемнело почти полностью, я достал фонарь из рюкзака, включил и зажал его зубами, быстро перебирая папки с личными делами. «1952 год». «Личное дело», «Мельцева Мария Ивановна. Получила фамилию в честь Мельцевского госпиталя, в котором проходила лечение от потери памяти в 1951 году. Послевоенная контузия. Дата рождения не известна. Настоящая фамилия не известна».