Адам Нэвилл - Никто не уйдет живым [litres]

– Не знаю, стоит ли тебе оставаться, Джош.

Он посмотрел на нее, удивленный и, похоже, разочарованный ее репликой.

– Э?

– Мне кажется, то, что там лежит, не относится к области твоей ответственности. Не входит в обязанности, и все такое прочее. Наверное, это смешно, когда я такое говорю, но не думаю, что могу гарантировать твою безопасность, если ты останешься.

Джош подавил улыбку и попытался разрядить атмосферу в полуразрушенном гараже, где они стояли. Он похлопал по карману своей куртки.

– Со мной твой маленький друг.

– Не слишком поможет в этой ситуации. И я немного беспокоюсь, что ты можешь стать для меня опасным, если поддашься тому, что может лежать под землей.

Джош перестал улыбаться.

– Я тебя не оставлю. Только не так, малыш. Не здесь. Так что, хочешь поработать с этой штукой в первую смену? – он кивнул на лопатку. – Или, может, нам обоим проще будет вооружиться ложками, чтобы убрать эту грязищу. Но давай приступим. Кажется мне, это будет долгая ночь.

Эмбер согласно кивнула:

– Но сначала скажи, ты умеешь сливать бензин?

Джош нарушил молчание первым.

– Какого хера?

Он задавал вопрос себе в той же степени, в какой адресовал его Эмбер.

Они стояли вместе, в нескольких футах от края неказистого кратера, вырытого ими в земляном полу гаража; стояли бок о бок, едва соприкасаясь плечами, на месте, куда отошли после того, как Джош использовал метлу, чтобы сбить и смести последние комья и камешки с откопанного ими бесформенного свертка пленки.

Им понадобилось много времени, чтобы привыкнуть к виду такого количества червей, пока они копали. Часть червей кровоточила, когда их разрубала лопатка. Толстые, сворачивающиеся кольцами, извивающиеся, мясистые черви; некоторые были длиной с небольших змей и, казалось, всасывались обратно в ходы, обнаженные во время раскопок.

– Ты когда-нибудь видела столько проклятых червей? – спросил ее Джош. В тот момент Эмбер решила не объяснять, откуда, как ей кажется, они взялись в таком количестве.

Почти два часа прошло, прежде чем они вырыли достаточно глубокую яму, чтобы полностью открыть то, что скрывала пленка; они работали лопаткой, пока не натерли мозоли на руках, и граблями из сада, и доской, чтобы разбивать, копать, царапать, разбрасывать, и явить свету лежавшее под землей. К тому времени, как Эмбер и Джош закончили рыть, они были все в грязи, джинсы покрылись красно-бурыми пятнами глины, руки почернели и покрылись коркой из-за того, что вытаскивали куски земли и горстями вычерпывали влажную почву.

Потолочные лампы заливали беспорядок желтым светом; в гараже пахло мокрой грязью, бетоном, деревом, прохладным вечерним воздухом, который окутал обнаженную землю, словно пришел вернуть себе то, что не было больше скрыто.

Все тело Эмбер болело, голова раскалывалась. Она чувствовала себя обмякшей с головы до ног и так вымоталась, что готова была лечь и вырубиться. Единственным, что сдерживало ее усталость, было потрясение и ужас открытия – возможно, последнего открытия, после которого невозможное казалось не таким уж немыслимым, и может быть не таким нелепым даже для Джоша.

Ему было тяжело, хоть и не в физическом плане. Усталость для него проблемой не была. Он был немолод, но здоров и в хорошей форме, его способности были незаметны, тщательно скрыты; ему нечего было доказывать, и это всегда нравилось Эмбер. Вместо этого Джош сражался с идеями, которые она привнесла в его мир, с вероятностью того, что призраки не только существовали, но в каких-то случаях не отделялись окончательно от своих материальных останков после смерти. Как будто этого было недостаточно, она еще и утверждала абсурдное, невероятное и смехотворное: что какая-то сущность, гораздо старше и могущественнее этих духов, держала их в каком-то мучительном плену, используя их страдания в своих зловещих замыслах против Эмбер.

Под пленкой, сильно запачканной с обеих сторон, сложно было разглядеть ее содержимое, размерами напоминавшее человека. Но лишь самый высокий из людей мог бы быть таким длинным, если бы лег вытянувшись. Длинные руки по бокам могилы, казалось, вырвались из-под полиэтилена.

– Там не только тело, – сказал Джош, прищуренно глядя в яму.

Эмбер подумала то же самое, наблюдая, как Джош сметает последнюю грязь с того, что они нашли. В ногах лежавшей в могиле фигуры был еще один, меньший предмет, также завернутый в пленку, но упакованный куда более тщательно и плотно, чем тело.

– Так, – Джош подошел обратно к яме. – Ножницы. Мне нужны ножницы. Или нож. Давай покончим с этим.

Идея вскрыть этот сверток размером с человека наполнила Эмбер тошнотой; она вынудила Джоша откопать эту штуку, но теперь у нее не было сил видеть, как откроется лицо обитателя импровизированной могилы. Если снять с него пленку, что еще может быть потревожено вместе с его беспокойным сном под ее домом?

– Может, нам?..

Джош оглянулся:

– Что? Позвать копов? Думаю, мы должны. Это тело, малыш. Тело. Кажется, мы знаем, чье оно, но нужно выяснить, как оно сюда попало.

«Само по себе», – чуть не сказала Эмбер вслух. Мысль, что она смотрит на какое-то безумное самозаклание и самопогребение, заставляла ее голову кружиться от омерзения и страха, которые со временем не унимались, а только возрастали. Такие понятия, как привычность, не работали в подобных случаях; при всех ее столкновениях с Мэгги один слой чудовищного неверия и потрясения накладывался на другой, снова и снова, пока ты не утратишь рассудок или не покончишь с собой, чтобы спастись…

– Ну же, Джош. Разрежь ее.

Эмбер посмотрела на красную канистру с бензином, которую Джош поставил на дороге рядом с ее машиной. Сожжение тела, даже этого тела, после всего, что Фергал сделал с ней и с остальными, казалось таким же варварским и диким, и бесчеловечным, как те импульсы, что руководили Фергалом Донегалом в жизни, в смерти и в посмертии. Возможно, она не способна будет сжечь его труп.

Джош кивнул и встал на колени рядом с обернутым пленкой телом.

– Тогда тащи сюда ножницы, малыш.

Эмбер вернулась в кухню, все это время желая закричать: «Пожалуйста, не подходи так близко!» Но как еще Джошу вскрыть полиэтиленовый гроб? Она вернулась с ножницами «Вюстхоф», чьи острые как бритва лезвия использовала до сих пор только чтобы разрезать гирлянду сосисок и отстричь верхушки с нескольких упаковок пасты – этим целям они больше не послужат. Она отдала ножницы Джошу, который принял их, как сосредоточенный доктор мог бы принять пинцет у медсестры в операционной.

– Иисусе, – сказал он, задохнувшись после первого надреза, и уселся ягодицами на пятки, прикрывая нос и рот. – Господи Иисусе. Как же он воняет.