Адам Нэвилл - Никто не уйдет живым [litres]

То, что казалось ей выходом, было лишь углублением в кирпичной стене. В нем стояло что-то, завернутое в полиэтилен.

– Который час? – спросило оно.

Стефани проснулась в тишине и холоде настолько лютом, что он обжигал ей лоб, единственную часть лица, не спрятанную под одеялом. Она выдернула затычки из ушей. В следующий миг ее ушные каналы заполнил ощутимый холодок воздуха.

Смазанные, полузабытые образы проваливались в небытие, и в конце концов она не смогла вспомнить о кошмаре почти ничего. Там были мокрые кирпичные стены… длинные юбки… лицо, ужасное лицо.

Стефани осмотрела стены и потолок своей комнаты и увидела зеркальные двери шкафа, маленький стеклянный столик, свои сумки, окно. Никакого движения не было. Она втянула холодный воздух. Никаких следов звериного мужского запаха.

«Слава богу».

За соседней дверью тоже тихо, как и в комнатах наверху. Но падение температуры подсказывало, что она не одна.

Потянув за собой одеяло, она села и бросила взгляд на свои дорожные часы: три утра. Ее мозг пытался сообразить, что делать, и отыскать знаки того, что происходит или собирается произойти.

«Они не могут тебе навредить» – это была единственная успокаивающая мысль, пришедшая к ней, хотя Стефани это казалось маловероятным.

«Девушка»: должно быть, в ее комнате одна из женских сущностей. «Может ли она меня видеть?»

Стефани с усилием сглотнула.

– Привет. – Ее голос был не более чем шепотом. Она повысила его. – Привет. Я знаю, что ты здесь. Я… Я чувствую тебя.

Тишина.

– Все в порядке. Обещаю. Его здесь нет. А я не буду кричать. Ты… Ты из России?

Тишина.

Ощущение, что за ней наблюдают, не утихало. А в ее глазах и ушах набухало странное напряжение, сродни предвкушению. Что-то пыталось привлечь ее внимание; не движением или звуком, но иным способом.

Другая часть ее, словно какой-то, никогда не использовавшийся орган чувств, казалось, трепетала в ответ на что-то, похожее на перемену в давлении воздуха. Стефани как будто стояла на краю ужасного обрыва или готовилась перейти под дождем улицу со скоростным движением. Неприятное стеснение в животе переместилось в область груди и мешало ей дышать. Как и раньше, ее настроение резко омрачилось, и она почувствовала себя такой же грустной и покинутой, как ребенок, потерявший родителя в толпе безразличных взрослых.

Она застряла в этом доме, и ее никогда не выпустят и не найдут. Никто не будет тревожиться настолько, чтобы отыскать ее. Это был ее конец, а также ее будущее, потому что дом не был подлинным финалом существования, только жизни.

Она ничего не могла дать миру, и ее оттеснили в забытый и безрадостный уголок тихо дожидаться кончины. Ее место было среди пыли и тусклых цветов, старости, камней, раствора, что соединял их, обоев, что покрывали их. Она была ничем. Она обманывала себя, считая, что сможет найти себе место в мире.

У нее вырвался всхлип. Стефани закрыла лицо руками.

Ее запястья коснулись пальцы.

Стефани отпрянула к стене.

Прикосновение было ледяным. Она все еще чувствовала, как холод впивается в плоть.

– Пожалуйста… не надо. Пожалуйста, – простонала Стефани.

Она зажала уши руками, потому что была уверена, что где-то рядом открылся, чтобы заговорить, рот. Стефани не понимала, откуда это знает. Может, она и не знала, может, это всего лишь ее чувства зашкаливали от паники, но она не смогла бы вынести звук голоса.

Прикосновение холодной руки стало нежным пожатием вокруг запястья. И на этот раз она не вскрикнула, даже не вздохнула. Если не считать дрожи, прошедшей по всему ее телу, Стефани оставалась совершенно неподвижной.

«Свет горит. Здесь никого нет. Не может навредить, навредить, навредить…»

– Обними меня, – сказал голос. – Мне так холодно.

Стефани плотно зажмурилась. Либо девушка заговорила у самого ее уха, либо она услышала просьбу у себя в голове.

Холодные незримые пальцы не отпускали ее запястья. И, что бы ни находилось рядом с ней, оно медленно улеглось на кровать. Матрас мягко подался под весом, которого не могло быть, и, возможно, глаза Стефани обманывали ее, а возможно простыня действительно промялась.

– Обними меня. Мне так холодно.

Глядя на свою дрожащую руку, пораженная собственной уступчивостью, Стефани сползла на ледяной матрас, который делила теперь с чем-то невидимым.

Она с трудом дышала, мышцы лица еле двигались. Что-то плотно покрывало ее лицо. Открыть глаза стало невозможно. Одно веко поднималось не до конца, второе было запечатано полностью. Пространство перед глазами было черным, как сажа.

Живот кололо от приступов паники. Немедленной, инстинктивной реакцией было поднять руки и сорвать воняющую пластиком штуку, обмотанную вокруг лица. Но руки остались притиснутыми к бокам: от бедер и до плеч она была связана.

Она могла дергать прижатыми к бедрам пальцами рук, шевелить пальцами ног, но иное движение было невозможно. Ноги ее, к тому же, неловко и неудобно притянула друг к другу веревка, которую она чувствовала коленями, и которая врезалась в ее лодыжки и ахиллесовы сухожилия.

Ее кожа реагировала на точки давления по всему телу: плечи, прижатые к жесткой поверхности; подошвы босых ног, касающиеся чего-то, напоминавшего холодные кирпичи, но не поддерживающие ее веса. То, что прошло под ее руками, пересекло грудь и плотно обвило горло, походило на грубую нитку. Она держала Стефани на месте, заставляла стоять прямо.

Или она не стояла? Было так темно, а любое движение, кроме шевеления пальцами, так ограничено, что Стефани уже не знала, лежит ли она на спине, на боку, или даже висит вверх ногами, касаясь ступнями потолка.

Истерика затопила ее сознание.

Крепко связанная, даже с энергией ужаса, пришедшей изнутри и воспламенившей ее мускулы, она могла только слабо дрожать всем телом.

Крик, который она проталкивала сквозь губы, сомкнутые вокруг вставленной в них трубки, оставался у нее во рту. Она втягивала воздух носом, но у нее получалось вдохнуть лишь по чуть-чуть каждой ноздрей. Так дышать было невозможно.

Со всей мощью легких она вдохнула ртом через трубку тонкую струйку воздуха. У того, что ей удалось затянуть в себя, был вкус дерева и пыли. Если она не успокоится, не переведет дух и не будет дышать ровно, то так и задохнется, не будучи способной пошевелить чем-то, кроме пальцев.

Когда от отсутствия воздуха ее грудь начала казаться полной цемента, любые попытки успокоиться поглотила паника настолько абсолютная, что не давала думать. Между вспышками быстро мелькающих воспоминаний, теснившихся в стенках ее черепа, всплыла надежда, что она умрет быстро.

Стефани не столько села в постели, сколько бросила себя вверх и на колени. Она пинками скинула одеяло и рухнула на пол, задыхаясь, словно ее голову держали под водой.