Адам Нэвилл - Никто не уйдет живым [litres]

«Сны».

Дом ослаблял ее, переваривал.

«Ты сильная. Не сдавайся. Поэтому ты до сих пор здесь. Еще пара дней работы и ты сможешь уйти. Таков был план. Ты не можешь спать на долбаной улице!»

Но когда отвага и сила, и выносливость, и целеустремленность превратились во что-то иное, вроде недальновидности?

Она больше не знала; ничего не знала.

Опустошение.

– Нет! – Она вскочила, тело ее тряслось. Она посмотрела на свои руки, дрожавшие перед лицом. Впилась ногтями в голову так, что проткнула кожу. Она хотела сделать себе больно. Ненавидела себя за то, что оказалась здесь, что вляпалась в эту историю. Презирала себя за то, что не ушла и не отправилась… куда?

«Куда мне идти?»

В доме за пределами ее комнаты сбежал на второй этаж мужчина. Одна из девушек шла следом и смеялась. Они спустились на первый этаж, и их неразборчивые голоса прошли под ногами Стефани.

Через несколько минут девушка вернулась наверх с другим мужчиной. Услышанный Стефани голос был старческим:

– Да, что ж, не надо об этом беспокоиться…

Почти сразу же спустилась и вернулась другая девушка, молча, в компании очередного мужчины. Еще через несколько минут обе уже занимались сексом со своими гостями. Те громко шумели. Девушки словно спаривались с животными. Представив нечто свиноподобное, с красным рылом и черной шерстью на боках, овладевающее девицей, Стефани встала и с силой потрясла головой, чтобы подавить этот образ. К счастью, все закончилось быстро.

Она была так голодна, что у нее кружилась голова, так устала, что чувствовала себя больной.

Ее пытали. Вот что это было: пытка. Психологическая жестокость. Казалось, в этом участвовал весь мир.

«Ничто, ничто, ничто: у тебя ничего нет, ты ничто. Ничто».

Ее злость на Райана превратилась в красный туман упреков. Он не был повинен в этой ситуации, ее чувства были иррациональны, но все равно она схватила телефон и отстучала сообщение:

«ЭТО ГРЕБАНЫЙ БОРДЕЛЬ! Я ЖИВУ В ГРЕБАНОМ БОРДЕЛЕ!»

К ней в дверь постучали. И тот, кто стоял снаружи, попробовал повернуть ручку, словно ему не нужно было ждать, пока она скажет: «Войдите».

Она подумала о мужчинах, шаги которых слышала на темной лестнице; может быть, один из новоприбывших заблудился в темноте и искал туалет. Там, где свет выключается так быстро, это было бы неудивительно. Кожа у нее на голове заледенела.

– Кто там?

– Драч.

– Что тебе нужно?

– Переговорить с тобой хочу, ага?

«Да что ты говоришь, ублюдок».

Его голос звучал тихо, притворно мягко, он был словно тонкий хоботок, оканчивавшийся вертлявым щупающим отростком; это было самое последнее, что ей хотелось бы слышать на этой земле. Но как часто этот сутенер был снаружи ее комнаты, когда она об этом не знала? Слышал ли он, как она обзванивала трех подруг и спрашивала, голосом, едва не переходящим в рыдания, не может ли перекантоваться у них? Слышал ли он, что ей отказали? Знал ли он, что даже Райану нет до нее дела? Злорадствовал ли в темноте за дверью, довольно ухмыляясь, когда у нее кончались варианты, затягивалась на шее петля и уходила из-под ног почва? Не заходил ли ублюдок к ней в комнату, чтобы украсть банковскую карту?

– Не лучшее время!

– Всегда есть время для хороших новостей, типа. Думаю, што ты захочешь это услышать.

– Правда, что ли? А я думаю, что достаточно уже слышала, приятель.

– Да ладно, Стеф, открывай. Я не буду весь вечер базарить с этой говенной дверью, типа. Ты хочешь меня выслушать. Поверь мне.

«Поверить тебе?»

Стефани отперла и открыла дверь, но не впустила его, хоть он и пытался проникнуть внутрь, сделав шаг вперед, прямо на нее. Она не сдвинулась.

– Что?

– Ладно, как хочешь. Но тут кое-што заварилось, в чем ты, типа, можешь захотеть поучаствовать. Личное дело. Нам надо его без лишних ушей обсудить.

– Я ничего не хочу с тобой обсуждать. Я здесь надолго не останусь. Особенно теперь. – Она взглянула на потолок. – Ну, то есть, ты, на хер, шутишь, да?

Драч изобразил непонимание:

– Не улавливаю.

– Все ты улавливаешь.

Он напрягся, услышав ее тон, прищурил большие глаза, наморщил верхнюю губу.

– Ты думал, я тут останусь? Когда здесь такое творится? – Она не могла заставить себя сказать или описать, что именно.

– Да это к тебе никак не относится. Што тут другие вытворяют – это их дело, ага. Ничего плохого в том, што люди, типа, зарабатывают у себя на дому.

Она сделала глубокий вдох и попыталась воззвать к голосу разума через ярость.

– О, так это, значит, просто люди на жизнь зарабатывают? Ты меня дурой считаешь? Настолько, блин, наивной? У тебя тут преступный бизнес.

В ответ на слово «преступный» Драч выпрямился, как будто она назвала его каким-то другим словом, начинавшимся на букву «п», и ей отчаянно захотелось, чтобы так и было. Увидев, насколько побледнело его лицо, Стефани подумала, что ей лучше закрыть дверь. «Но что тогда?» Окна были зарешечены. И в тот момент она боялась, что это сделали, чтобы удерживать людей внутри, а не снаружи. Немедленно вернулся страх, а следом выделывавшая коленца паника, словно они были клоунской труппой. Испуг Стефани был сильнее злости; он был ее естественным состоянием со дня, когда она переехала в дом № 82 по Эджхилл-роуд.

– Следи за тем, што мелешь. Ты ничего не знаешь. Говоришь такие слова в моем доме. Доме моей мамочки. Ты за кого себя держишь? Што тебе до этих девах? А? Это их дело, чем заниматься. А зашибают они больше твоего, девочка, если правду сказать. Они даже не из этой страны, а срубают сотню за пять минут. Без налогов. Несколько месяцев работы – и они, типа, в отпуске на остаток года. Юг Франции. Испания. У них красивая одежка и любые штуки, какие они захотят. А ты работаешь в каком-то колл-центре и одета как оборванка. Сама под собой ветку рубишь, женщина. Такая милая девочка должна в «Дольче и Габбана» ходить…

– Хватит! В жопу. Хватит… ты думаешь, я этим займусь? – Вот почему он пришел к ней в пятницу с дешевым вином – чтобы подсластить предложение стать шлюхой в этом вонючем, полуразваленном доме. К ней втирались в доверие. Втирались! Как это слово вошло в ее жизнь?

«Мне всего лишь нужны были сраная комната и сраная работа!»

Жизнь стала такой сюрреалистичной и мрачной, что это было смехотворно. Но если она выпустит безумный хохот, застрявший в глубине ее глотки, то в лае, который вырвется в тоскливый воздух, не будет ни следа веселости.

– Убирайся прочь от моей двери, иначе я буду вопить, пока не прибегут соседи.

– Да кто услышит-то? Старый сосед-извращенец? Так он уже, типа, пытался тут поразвлечься. Говорит, понравилось ему то, што он увидел.

Она закрыла глаза, сглотнула.

– Меня от тебя тошнит.

Драч с трудом подавил смех. В его глазах плескалось веселье.