Борис Конофальский - Вассал и господин

А чего ей быть довольной? Комнату господин ей снял маленькую, с узкой кроватью и без стола. Столоваться ей внизу велел со всем постоялым людом. А ее служанку Астрид так и вовсе оправил спать в людскою со всякой сволочью, с лакеями и холопами. Авось, не барыня. Госпожа Агнес хотела по лавкам хорошим пройтись, слава Богу, они тут были. Она видела из кареты хороший лен, да еще и шелковую лавку. Так господин денег не дал. Отчего же ей быть в добром расположении духа? Так и ходила по трактиру после ужина злая. Встретила в коридоре Максимилиана. Говорить с ним хотела, да он убежать норовил, говорил, что по делам господина старается. Так от злобы она ущипнула его за щеку. Сильно. А он взвизгнул, отпихнул ее и убежал. А она посмеялась немного, хоть чуть развеселилась и пошла Егана искать. Решила отчитать его за нерадивость и неумение водить карету.

Не нашла, пошла в покои господина, а там с ним мужчины за столом. Офицеры. Ей очень нравилось, что эти господа всегда вставали и кланялись ей, когда она входила в комнату, шурша своими дорогими платьями. Все вставали, только кавалер не вставал, говорил с ней неучтиво. А мог и вовсе, коли в дурном духе был, из-за стола ее выпроводить бесцеремонной фразой: «Спать ступай, к себе иди».

Все ее чтили, все ей кланялись, и господа, и холопы, даже те, кто видел ее первый раз, а он как со служанкой с ней говорил. Или еще хуже, как с ребенком. И еще при людях небрежно протягивал ей руку для поцелуя. И она целовала эту руку с поклоном. И в этот момент сама она не знала, нравиться ли ей при людях ее целовать или злиться она на него за такое унижение. Скорее, и злилась она, и нравилось ей. Все сразу.

Иногда он дозволял ей посидеть с ними за столом. Выпить вина. Но недолго. Затем всегда отсылал ее. И опять обидно отсылал, словно она была дите неразумное. А она вовсе не дите. Может, ей и интересно было поговорить с господами офицерами. И блеснуть званиями своими. Увидеть в их лицах удивление и восхищение. Зря она, что ли, книги читала одну за другой. А господин говорить ей не давал, гнал ее безжалостно. Или шутливо спрашивал господ офицеров, не знают ли те кого, кто взял бы Агнес замуж. Те отвечали, что таких богатеев среди своих знакомых не знают и что госпоже Агнес в мужья пойдет только граф, никак не меньше. И тогда господин говорил, что графов он не знает и за неимением таких выдаст ее, наверное, за Сыча или Егана. И тут следовал смех.

Солдафоны, чего от них взять.

И вот от этого она уже точно на него злилась. Краснела и говорила ему слова негрубые, но тоном дерзким, отчего все мужчины смеялись от души еще больше, и кавалер ее выпроваживал прочь. Вот и в этот вечер в постоялом дворе Волков и офицеры посмеялись, и он опять выгнал ее из-за стола. Она выпила вина и была зла, раскраснелась, даже стала хороша собой. Вскочила и убежала, как обычно, даже не пожелав ему спокойного сна, а после нее Брюнхвальд, Рене и Бертье тоже откланялись и пошли по своим комнатам.

Трактирные лакеи быстро убрали посуду и остатки ужина со стола, ушли. А Еган взялся смотреть одежду господина. Приговаривая:

— Это чистое. И это чистое. И это еще поносите.

— Ты не забывай, что завтра меня может герцог звать, не дай Бог у меня одежда грязная будет, — напомнил ему Волков.

— Все, что нужно, сейчас прачке снесу, ждет она, — обещал слуга, — сапоги вычищу, завтра будете сами как герцог.

— Туфли тоже приготовь, может, в туфлях пойду, — задумчиво произнес кавалер и добавил, — сундук мой дай.

Еган бросил копаться в тряпках господина и приволок к столу тяжелый сундук.

Волков достал из кошеля ключ и отпер его. Откинул крышку. Сундук был железный, кованый, с хитрым замком и очень крепкий. Внутри было много отделений, но занято всего три. Одно, самое большое, занимал мешок синего бархата, в котором лежал голубоватый стеклянный шар. Его кавалер трогать не стал. Он не любил эту вещь и без необходимости даже не прикасался к ней.

А вот все остальное из сундука достал, выложил на стол.

И теперь перед ним на столе лежал, расплываясь от тяжести, большой суконный кошель и кожаный плоский кошель для важных бумаг. Там был имперский вексель на тысячу с лишним монет. Он его и доставать не стал, проверил, на месте ли, и все. А вот из холщевого кошеля содержимое он вывалил на скатерть.

Золото! Никакого серебра, только золото!

Он и так знал, сколько у него этих славных монет, но решил еще раз пересчитать их. Стал раскладывать их столбиками. Гульдены, флорины, тяжелые цехины, флорины папской чеканки, эгемские кроны, королевские экю и даже старинный «пеший франк». И самые ценные из всех, тяжелые дублоны. Четыреста две золотых монеты. Волков не мог сказать точно, но приблизительно они стоили восемнадцать тысяч талеров Ребенрее. А значит, все двадцать тысяч талеров Ланна и Фринланда. Да, это были хорошие деньги. Очень хорошие. И все это он заработал всего за один год. Год был, конечно, непростой, но и награда была намного больше, чем он заработал за двадцать лет в солдатах и гвардии. В разы больше.

И это не считая векселя, кое-какой брони, аркебуз и арбалетов, что лежат у него в доме в Ланне. А еще кусочек земли в Ланне с кузницей. А еще карета, хорошие кони. Да-да, еще и серебришко в кошельке. Там монет полторы сотни. Не меньше. Черт, еще пушки! Три пушки, что он вывез из Ференбурга, они тоже стоят больших денег. И все это не считая связей и знакомств, которыми он оброс. Несомненно, Бог был к нему милостив и воздал ему по делам его, хотя и нелегко ему все это далось. И это еще не все, завтра он получит то, о чем мечтал всегда, с самых первых времен в солдатах.

Да, он мечтал о земле, всегда мечтал. Он заразился этой мечтой от офицеров, у которых служил в молодости. Все они до единого, всегда копили деньги, и копили только на одно. А придворные, он насмотрелся на них в годы своей гвардейской службы, готовы были на любые подлости и на самоубийственные безрассудства, только чтобы сеньор дал им землю. Все эти твердые, жесткие, жадные люди мечтали бросить свое ремесло или удалиться от двора, как только накопят достаточно денег на клочок земли. Земли с мужиками, чтобы больше никогда не нуждаться. Чтобы до конца дней своих быть господином. И умереть господином.

И Волков тоже заболел этой болезнью. Думал о земле всегда: длинными ночами в караулах, и стоя в конце штурмовой колонны с арбалетом в руках, и на привалах, экономя деньги в кабаках, и торгуясь с маркитантками, он все время копил. Все это время мечтал о земле. И вот теперь эта мечта была совсем рядом. Если, конечно, барон Виттернауф его не обманул. Нет, он не обманет, не посмеет. Барон стал его уважать, может даже побаиваться, после того, как Волков на его глазах ловко и хладнокровно разбирался в тюремных подвалах Хоккенхайма с тамошними хитрыми и злобными ведьмами.