Борис Конофальский - Вассал и господин

— Не смей! Ко мне ступай!

Мужик тут же пошел к ней.

— На колени встань!

Тот сразу повиновался, не раздумывая.

— Имя свое скажи! — сказал она, и протянула ему руку к лицу.

— Игнатий Вальковский меня зовут, госпожа.

— Целуй руку, Игнатий, ибо до конца дней своих поклялся мне быть слугой.

Игнатий сунул себе нож подмышку, огромными своими черными руками взял белую руку своей госпожи и поднес к губам.

— Раб я ваш на век, — сказал он и едва прикоснулся к белой коже, чтоб щетиной не царапать ее.

— Не забывай клятву свою, забудешь, проклят будешь, — сказал она. — Все, ехать нужно. Садись на козлы.

И пошла к карете.

— Госпожа, только в Мален мне ехать не резон, — шел за ней следом Игнатий.

— Так поедем в Хоккенхайм, если ночи не боишься? — сказала она, садясь в карету, причем у Максимилиана не попросив руки.

— Так ночь — мое время, — оскалился Игнатий, забрал грубо из руки юноши хлыст и полез на козлы.

А Агнес глянула на Максимилиана из окна кареты и произнесла, губу нижнюю выпятив:

— К господину ступай, увалень никчемный.

Щелкнул хлыст, и уставшие кони почувствовали опытную руку. Карета тронулась, и стала отворачивать от города. И быстро поехала вдаль. А Максимилиан стоял на обочине, он остался один, и к вечеру, и без коня, и почти без денег, с разодранными щеками и погрызенными губами, вдали от своих людей и господина. Но он был несказанно рад, и благодарил небо, что наконец распрощался с госпожой Агнес. Век бы ее больше не видать.

А потом, он поглядел на приближающуюся телегу с мужиками, на стражника, что сидел у колоды на траве, и пошел прочь побыстрее. И толи от спешки, толи от глупости не пошел он в город, где мог бы переночевать, а пошел на юг, обратно в Эшбахт.

Сыч собрал хворост. Велено протопить камин, ну значит будет топить. Волков сидел мрачный у обоза и глядел, как солдаты Рене ставят ему платку. Дома, в Ланне, у него шатер прекрасный был, но не в Ланн же за ним ехать. Ничего, поживет в палатке, пока сырость и вонь из дома не выветрятся. Пока Еган крышу не покроет, пока мебель не привезут, пока стекла не вставят, пока… Пока… Пока…

«Вот тебе и лен в прокорм, — в который раз думал он, раздражаясь, — вот тебе и награда, от добрых сеньоров. Лживые люди, служить им — глупость, верить еще большая глупость, особенно барону».

Он глядел на солдат, которые вовсе не были так грустны как он, наоборот, отчего-то веселы они были, и дело делали так споро, что и сержантам за ними приглядывать было не нужно. Одни ставили палатки, другие рубили кустарник, что рос вокруг, складывали его в большие кучи. Это про запас, через пару дней высохнет на солнце и пойдет в костер. Другие искали деревья, которых было совсем немного вокруг, да и те были совсем молодые, и рубили их на нужды. И все они находились в добром расположении духа. Словно пришли домой из долгого похода.

«Радуются, дураки, — думал Волков, — чего радуются, чем кормиться тут будут в пустыне этой?»

И тут приехал Бертье. Еще один счастливый дурак. Радуется, улыбается. Лошадь еле жива от усталости, не иначе, как гнал ее понапрасну. А лошадь-то Волкова.

К луке седла привязаны три мешка — шевелятся, потявкивают.

Бертье эти мешки к нему несет, хвалится:

— Кавалер, честное слово, удача нам была. Не зря я вас уговорил, не зря поехал.

Злит он своей веселой физиономией кавалера, и тем, что лошадь гнал, и даже акцентом своим злит, но кавалер виду не подает, спрашивает:

— В чем же удача наша, ротмистр?

— Поглядите, что досталось нам за семь монет, — радостно говорит Бертье и высыпает из мешков одну за другой четырех собак, и приговаривает, — это месье Цезарь, прыток, прыток как! А это, поглядите, морда какая благородная, это Филипп Второй, не иначе. Видите, как серьезен. А это мадмуазель Пенелопа, умна очень. Хоть в шахматы с ней играй. А это Милашка Бель. Разве не красавица?!

С этими словами он поцеловал собаку.

Волкову от души хотелось дать Бертье оплеуху, целуется с собаками, дурак, да собак этих пинками разогнать, но он вздохнул и спросил:

— А не молоды ли?

— Конечно, молоды, конечно, — залопотал ротмистр, тиская последнюю собаку, как ребенка любимого, — молоды мы, молоды, но зато сами поставим им ход и нюх, я сам все им поставлю. Поглядите, какой экстерьер, лапы главное, на лапы поглядите, это же не собаки — львы. Видите, как широки, а ведь они еще щенки. Из двух пометов таких хороших собак взял и так дешево, у меня на родине такие щенки по три талера пойдут, а Бель так за пять пошла бы одна. Думаю, что пока без псарни побудут, а потом мы им соорудим отличный домик, ведь они заслуживают хороший домик, да, мои милые? Заслуживаете.

Он стал их гладить и сюсюкаться с ними, собаки, кажется, тоже были ему рады.

А для Волкова все это было невыносимо, он встал и сделал вид, что уходит по делам, сам же шел прочь, лишь бы не видеть этого дурака с его чертовыми собаками.

Солнце начало садиться, он пошел на юг, пройтись, ноги размять, и увидал Егана, который ехал на лошади во главе нескольких крестьян, что вели в поводу двух лошадей с телегой.

Еган обрадовался, увидев Волкова, подъехал к нему, слез с лошади. Как и все вокруг был он доволен и первым делом сообщил господину радостно:

— А земля-то у вас и вправду дрянь, господин.

Бертье кавалер ударить не мог, а вот этому дурню, он очень даже мог дать оплеуху. Еле сдержался.

А тот и не видит беды, дальше говорит все так же радостно:

— Вся земля красная, суглинок, пшеницу тут сеять бестолку. Нипочем не взойдет, семена все равно, что выбросишь.

Волков стоял и ждал, что еще веселого скажет это недоумок деревенский. А того как разжигает:

— А вы поглядите, чем они пашу!

Он указал на телегу проезжавшую мимо, но кавалер даже не взглянул в ту строну:

— Сохой пашут! Без отвала, даже нож железом не оббит. Палка одна. Себя мучают и лошадей мордуют, — рассказывал слуга, весело возмущаясь дуростью местных мужиков. — Дурачье!

Волков продолжал молчать и смотреть на него. Тут Еган начал, кажется, что-то смекать. Он изменил тон. Заговорил серьезно:

— Плуг нужен, господин, хороший, с лемехом, с отвалом. И борона нужна, у них и бороны нет, и пара лошадей крепких, иначе хорошего урожая не будет. На такой-то земле постараться придется, чтобы хоть что-то из нее вышло.

Волков молча повернулся и пошел к деревне, а Еган пошл за ним все еще говоря ему:

— А земли много, они и четверть того поля не распахивают, спрашивают дураки, зачем им. А вот овес там взойдет, даже если сейчас сеять начнем, думаю и гороха бросить — посмотреть, что выйдет. Горох — он трава неприхотливая. Вдруг пойдет.

Волков почти не слышит, что он говорит. А слуга не унимается.