Роберт МакКаммон - Час волка

– Ну, это сэкономило нам пулю, так ведь? Но все это время и уси– лия потеряны напрасно! За такие деньги можно было изобрести пушку для стрельбы по солнцу! Но нет, нет – Блок и его заговорщики должны были отговорить меня от этого! Я – слишком доверчив, вот в чем проблема! Мартин, я думаю, что, в конце концов, этот человек, возможно, работал на британцев!

Борман пожал плечами. Иногда лучше было позволить ему верить в то, во что ему хотелось. Так с ним было легче общаться.

– Мой фюрер,– фельдмаршал показал на карты Нормандии.– Если бы вы могли, пожалуйста, обратить ваше внимание к текущей ситуации, вы бы увидели, что здесь британцы и канадцы продвигаются к Касне.– Там,– он коснулся другого участка на карте,– американские войска движутся к Карентану. Наши войска слишком растянуты по всему фронту, и потому не способны справиться с обеими проблемами. Не могу ли я спросить вашего мнения по вопросу: какими дивизиями перекрыть эту угрозу?

Гитлер ничего не сказал. Он стоял, упершись взглядом не в карты, на которых демонстрировалась борьба не на жизнь, а на смерть, а в свою коллекцию акварелей, на которых крались воображаемые волки.

– Мой фюрер,– настаивал фельдмаршал.– Что же нам делать?

На лице фюрера дрогнула жилка. Он отвернулся от рисунков, подо– шел к столу и выдвинул верхний ящик. Полез в него, и рука его извлек– ла нож для разрезания конвертов.

Он прошел назад к рисункам, глаза его остекленели, походка стала как у лунатика, и пронзил лезвием первый рисунок, разодрал сюжет с сельским домиком сверху донизу, а с ним и волка, спрятавшегося в те– ни. Лезвие проткнуло вторую акварель – с горным потоком и волком, кравшимся за скалой.

– Ложь,– шептал Гитлер, раздирая холсты.– Ложь и обман.

– Мой фюрер? – спросил фельдмаршал, но ответа не было.

Мартин Борман отвернулся и отошел, встав у окна, выходившего на Тысячелетний Рейх.

Лезвие раздирало третий рисунок, на котором волк спрятался среди лужайки с белыми эдельвейсами.

– Все – ложь,– сказал человек, голос его был напряженным.

Лезвие ходило туда и сюда, клочья холста падали на начищенные ботинки.

– Ложь, ложь, ложь…

Вдалеке завыла сирена противовоздушной обороны. Ее вой вибриро– вал над разбитым городом, затуманенным пылью и дымом от предыдущих бомбовых налетов. С востока надвигалась ночь.

Гитлер уронил нож на ковер. Зажал ладонями уши.

Край города осветила бомба. Борман приложил к глазам руку, чтобы эта вспышка не мешала ему смотреть. Пока Гитлер стоял, дрожа, над ос– танками своих видений, валяющимися у него под ногами, фельдмаршал прикрывал рот ладонью, сдерживая в себе крик.

Колокола Биг-Бена вызванивали одиннадцать часов. Майкл Галатин размышлял, что кое-где это время известно как час волка. В данном случае, однако, это было одиннадцать часов солнечного утра середины июня, и даже волку надо было быть осторожным с лондонским уличным движением.

Он наблюдал за этим движением из окна, выходящего на Даунинг– стрит; автомобили двигались по набережным Темзы, вливаясь в водоворот Трафальгарской площади. Он чувствовал себя свежим и оживленным. Так было всегда после встречи со смертью и ее поражения, по крайней мере на какое-то время. На нем был темно-синий костюм, белая рубашка и го– лубого рисунка галстук, а под одеждой у него ребра были стянуты лей– копластырем. Рана на ладони была еще забинтована, а бедро причиняло боль, но он был в порядке. Он опять будет бегать, так же, как всегда.

– О чем ты задумался? – спросила она, подходя со спины.

– Ах, какой сегодня чудесный день, я рад, что вышел из госпита– ля. Дни, похожие на этот, не кажутся такими хорошими, когда лежишь в постели.

– Я бы сказала, что это зависит от постели, а как ты?

Майкл повернулся к ней. Чесна казалась посвежевшей, на лице ее не было морщинок, которые наложила боль. Ну, возможно, некоторые все же остались: такова жизнь.

– Да,– согласился он.– Я бы, конечно, тоже.

Открылась дверь, и вошел крупный большеносый человек в форме ка– питана Королевских военно-воздушных сил. Волосы у Лазарева отросли и он оставил бороду, хотя сейчас она была опрятно расчесана. Он был чи– ще мыла, и даже пахло от него мылом. Левая рука и плечо под курткой ВВС были залеплены пластырем, пластиковая заплата скрепляла разбитую ключицу.

– Привет! – сказал он, радуясь, что видит их. Он улыбался, и Чесна осознала, что по-своему, в своем грубоватом роде, Лазарев был очень красив.– Прошу прощения, что опоздал.

– Ничего. Мы явно не на военном положении.– Им было назначено прийти ровно к одиннадцати часам.– Раз уж заговорили о войне, вы что, записались в Королевские ВВС?

– Ну, я – все еще офицер русских военно-воздушных сил,– ответил он на родном языке,– и как раз вчера мне присвоено за заслуги звание капитана. Я летал на «Спитфайре». Ах, что за самолет! Если бы у нас были «Спитфайры», мы бы…– Он опять улыбнулся и не договорил.– Я со– бираюсь возвратиться сразу же, как смогу.– Он пожал плечами.– Как я уже говорил, в небе я – лев. А что насчет вас обоих?

– Я – домой,– сказал Майкл.– Надолго. А Чесна уезжает в Калифор– нию.

– Ах, да! – Лазарев попытался сказать по-английски: – Кэли-фор– най-ей?

– Именно туда,– сказала Чесна.

– Замечательно. Там ты будешь большой сенсацией!

– Я устроюсь на тихое место. Может, буду летчиком-испытателем.

– Летчик! Да!

Простое упоминание этого слова вызывало на лице русского мечта– тельное выражение.

Майкл взял Чесну под руку и посмотрел на Лондон. Это был краси– вый город, тем более красивый от того, что над ним больше никогда не будут летать немецкие бомбардировщики. Плохая погода вынудила перене– сти день Икс с пятого на шестое; с этого дня сотни тысяч солдат союз– ников, высадившихся на побережье Нормандии, крепко давили на наци– стов, загоняя их обратно в Германию. Война, конечно, еще не окончена, будет еще много тяжелых испытаний и несчастий, пока нацистов не заго– нят обратно в их логово. Но первый шаг был сделан. Вторжение в Европу было великим, хотя и дорого обошедшимся, успехом. Теперь освобождение Парижа было вопросом нескольких недель, и родина Габи скоро будет свободна. Продвижение Гитлера закончилось. Отныне будет только долгое отступление, пошатнувшаяся немецкая военная машина попала между – ос– меливался ли он думать об этом? – стальными кулаками Америки, Велико– британии и России.

Когда луч солнца упал на его лицо, Майкл думал о пройденном им пути. О Мак-Каррене и Габи, о подземных переходах, о Камилле и Мышон– ке, о схватке на крыше парижской Оперы, стычке в лесу под Берлином, разрушенном доме и разрушенной жизни Мышонка, Железном Кресте, не значившем ровно ничего. Он думал о «Рейхкронене» и смертельном поезде Гарри Сэндлера, о камерах Фалькенхаузена и о долгом полете в Норве– гию. О Китти и ноже с кривым лезвием.