Роберт МакКаммон - Час волка

Майкл уже заметил покрытые коростой язвы на ногах Франкевица. Они были похожи на крысиные укусы.– Как этот человек узнал, что вы были способны сделать эту работу?

– Искусство – моя жизнь,– сказал Франкевиц, как будто этим все объяснялось. Но тут он встал, двигаясь по-старчески, хотя ему не мог– ло быть больше тридцати трех лет, и подошел к мольберту. К стене была приставлена стопка картин. Франкевиц встал на колени и стал переби– рать их, его длинные пальцы были так ласковы, будто он гладил спящих детей.– Мне доводилось рисовать возле кафе неподалеку отсюда. Зимой я обычно бывал в самом кафе. Этот человек зашел туда попить кофе. Он наблюдал, как я работаю. Затем пришел снова, и еще несколько раз. А, вот она! – он обратился к картине.– Вот над чем я трудился.– Он выта– щил холст и показал его Майклу. Это был автопортрет, лицо Франкевица, отражавшееся в чем-то, что оказалось разбитым зеркалом. Осколки каза– лись настолько реальными, что Майкл мысленно потрогал пальцем зазуб– ренный краю одного из них.– Он привел еще одного человека поглядеть на нее: нацистского офицера. Я узнал, что второго человека звали Блок. Потом недели, может быть, через две первый человек снова пришел в кафе и спросил, не захочу ли заработать немного денег.– Франкевиц слабо улыбнулся, замерзшая улыбка на бледном хрупком лице.– Я всегда согласен брать деньги. Даже деньги нацистов.– Он мгновение рассматри– вал автопортрет: лицо на картине было фантазией самообольщения. Потом он вернул картину обратно в пачку и встал. По окнам стучал дождь, и Франкевиц понаблюдал, как капельки сбегали дорожками по мутному стек– лу.– Однажды ночью за мной приехали, и меня повезли на аэродром. Там был Блок и несколько других человек. Прежде чем мы взлетели, мне за– вязали глаза.

– И поэтому вы не имеете представления, где приземлились?

Франкевиц вернулся к креслу и опять сунул в зубы мундштук с си– гаретой. Он смотрел, как шел дождь, голубой дым выбивался у него изо рта, и легкие хрипели, когда он дышал.– Это был долгий полет. Один раз мы садились для дозаправки. Я почувствовал запах бензина. И я ощущал на лице солнце, так что понял, что мы летели к западу. Когда мы приземлились, я почувствовал запах моря. Меня провели на место, где сняли повязку. Это был склад, без окон. Двери были заперты.– Го– лубой клубок дыма медленно таял вокруг головы Франкевица.– У них были все краски и приспособления, необходимые для меня, собранные очень аккуратно. Там была маленькая комната в качестве жилья для меня: кресло с раскладушкой, несколько книг и журналов и «Виктрола». Там тоже окон не было. Полковник Блок привел меня в большое помещение, где были разложены куски металла и стекла, и рассказал мне, что ему хотелось, что было бы сделано. Дырки от пуль, сказал он, трещины в стекле, такие же, какие я сделал на разбитом зеркале на своем рисун– ке. Он сказал, что хочет, чтобы следы пуль были написаны на металле, и он пометил их куском мела. Я сделал работу. Когда я закончил, мне завязали глаза и опять повели меня к самолету. Еще один длинный пере– лет, и они заплатили мне и отвезли меня домой.– Он склонил голову на– бок, слушая музыку дождя.– Вот и все.

Вряд ли, подумал Майкл.– А как Ад… Вернер узнал об этом?

– Я рассказал ему. Я встретился с Вернером прошлым летом. Я был тогда в Париже с другим моим другом. Как я сказал, Вернер был джент– льменом. Благородным джентльменом. Ах, да.– Он сделал подавленный жест мундштуком, и тут на его лице промелькнул страх.– Гестапо… они не… Я имел в виду, Вернер не сказал им обо мне, правда?

– Нет, не сказал.

Франкевиц с облегчением вздохнул. Набежал новый приступ кашля, и он его вытерпел.– Слава Богу,– сказал он, когда смог говорить опять.– Слава Богу. Гестаповцы… они делают с людьми страшные вещи.

– Вы говорили, что вас провели от самолета к складу. Вас не вез– ли?

– Нет. Сделали шагов может тридцать, не более.

Тогда склад был частью аэродрома, подумал Майкл.– Что еще лежало на складе?

– У меня не было случая оглядеться. Все время рядом находился охранник. Я все же видел какие-то бочки и корзины. Это были, я думаю, бочки с маслом и какое-то оборудование. Шестерни и детали.

– И вы подслушали название «Стальной Кулак»? Верно?

– Да. Полковник Блок разговаривал с человеком, приехавшим для осмотра работ. Он называл того человека «доктор Гильдебранд». Блок сказал это несколько раз.

Тут было нечто, требовавшее уточнения. Майкл сказал: – Почему Блок с Гильдебрандом допустили, что вы их подслушали, если секрет– ность была столь высокой? Вы, должно быть, были при этом с ними в од– ном помещении, да?

– Конечно, так оно и было. Но я работал, и может быть поэтому они решили, что я их не услышу.– Франкевиц пустил в потолок струю ды– ма.– Однако таким уж секретом это не было. Мне пришлось их написать.

– Написать их? Что написать?

– Слова. Стальной Кулак. Мне пришлось написать их на куске ме– талла. Блок показал мне, какими должны были быть буквы, потому что я не умею читать по-английски.

Майкл молчал, пока это наконец не дошло до него.– Английский? Вы написали…

– «Стальной Кулак» английскими буквами,– сказал Франкевиц.– На зеленом металле. Точнее, оливково-зеленом. Очень тусклом. А пониже я нарисовал картину.

– Картину? – Майкл потряс головой.– Я не понимаю.

– Я вам покажу.– Франкевиц подошел к мольберту, сел в кресло и положил перед собой блокнот для рисования. Он достал угольный каран– даш, когда Майкл встал позади него. С минуту Франкевиц молча думал, потом стал набрасывать рисунок.– Это очень грубо, вы понимаете. В по– следнее время рука делает не то, чего я хочу. Я думаю, это от погоды. Эта квартира по весне всегда сырая.

Майкл смотрел, как рисунок приобретал очертания. Это был большой бесформенный кулак, покрытый броневыми листами. Кулак сдавливал фигу– ру, которая еще не была нарисована.

– Блок стоял и смотрел из-за моего плеча, вот так же, как сейчас вы,– говорил Франкевиц. Карандаш рисовал худые ноги, болтавшиеся под стальным кулаком.– Мне пришлось сделать пять грубых набросков, прежде чем он удовлетворился. Потом я нарисовал его в красках на металле, пониже надписи. В школе искусств я был в первой тройке. Профессор го– ворил, что я многообещающий художник.– Он тщеславно улыбнулся, рука у него работала сама по себе.– Мне все время досаждают кредиторы. Я ду– мал, что вы – один из них.– Он дорисовывал пару жиденьких рук.– Лучше всего мне работается летом. Когда я могу выбраться в парк, на солныш– ко.

Франкевиц закончил тело фигуры, куклы, стиснутой в кулаке. Он взялся за обрисовку головы и черт лица.– Однажды моя картина выстав– лялась на выставке. До войны. Это была картина с двумя золотыми рыб– ками, плававшими в зеленом пруду. Я всегда любил рыбок, они кажутся такими мирными.– Он нарисовал пару больших выпученных глаз и вздерну– тый нос.– Знаете, кто купил ту картину? Один из секретарей Геббельса. Да, самому Геббельсу! Эта картина, насколько мне известно, висит сей– час в рейхсканцелярии! – Он набросал прядь черных волос, свисавших на лоб.– Картина с моей подписью – в рейхсканцелярии. Да, этот мир – весьма странное место, не правда ли? – Он завершил рисунок, наметив черный квадратик усов, и отнял карандаш.– Вот. Это то, что я нарисо– вал полковнику Блоку.