Нова Рен Сума - Место вдали от волков [litres]

Впервые мне пришло в голову, что и Гретхен, наверное, иногда хотелось куда-нибудь уехать или переночевать в другом месте. Но не стала спрашивать, как долго она тут живет. И сколько лет близнецам.

– Не знаю, – ответила я.

Я присела на край матраса. Как Моне смогла перепрыгнуть через ворота и оказаться на улице? И сможет ли кто-то из нас повторить это?

– Я никогда не доверяла ей, – сказала Гретхен, и ее голос снова зазвучал уверенно. – И никогда не считала ее одной из нас.

Резко встала, я при этом чуть не упала. А затем пнула стул так, что тот отлетел к стене.

Из-за этого книга с золотым переплетом, которую она всегда носила с собой, выпала из длинных складок юбки. Она заскользила вниз и приземлилась на пол обложкой вверх между нами. Я дотянулась до нее первой, подняла, и та открылась на случайной странице. Я подняла глаза и увидела, что Гретхен смотрит на меня. А затем пролистала еще несколько страниц и заглянула в начало и в конец. Но внутри оказалось пусто. Все страницы оказались пустыми. Гретхен выхватила книгу у меня из рук. И, опустив голову так, чтобы челка закрывала лицо, вышла из комнаты.

Я потянулась и закрыла дверь, чтобы на несколько минут остаться одной. А потом поставила стул и села на него. Если Моне оставила тут что-то важное, то мне не хотелось, чтобы кто-то нашел это.

Девушки, которые жили в этом доме, на самом деле не так хорошо общались с Моне, как я. Бывают моменты, когда ты доверяешь кому-то свою судьбу. Когда ставишь все на кон, когда ты так напуган, что не видишь выхода, или отыскал свой боевой дух, или просто хочешь спасти собственную шкуру.

Я бы поговорила об этом с Моне, если бы смогла отыскать ее.

Пытаясь понять, что же все-таки произошло, я продолжала сидеть, но тут услышала шорох за окном. А затем мелькнул хвост и раздалось мяуканье. За стеклом появилась серая кошка и посмотрела на меня. Когда я потянулась, чтобы взять ее на руки, она зашипела и ударила меня белой когтистой лапой.

– Привет, – сказала я. – Винни, иди сюда. – Она шипела и не приближалась ко мне: может, я и находилась в комнате Моне, но она понимала, что я не ее хозяйка. – Она забыла покормить тебя? – спросила я, и тут же подумала, что миску и корм Моне, наверное, оставила на крыше, тем самым переложив заботу о кошке на мои плечи.

Но это не имело значения – кошка была слишком быстрой для меня, для кого угодно. Одним прыжком она перемахнула на нижний уровень пожарной лестницы, затем на забор, а затем скрылась в узком переулке.

Я залезла обратно, но тут заметила, что Моне привязала к лестнице шарф в горошек, которым когда-то подвязывала свои искусственные волосы. А из-под него выглядывала сложенная открытка пастельных тонов.

С кувшинкой.

– Забавно, – сказала я.

Но никого не было рядом, чтобы согласиться со мной.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы расшифровать сообщение на обратной стороне, из-за ужасного почерка Моне. Но спустя несколько минут прищуривания и подбора слов я прочитала:

«Если у тебя его еще нет, то проверь тело».

Она не стала писать, что именно. Я и так это знала.

Открытка смялась в моей руке. Я сразу поняла, что она писала про кольцо с опалом и, судя по нацарапанным словам, всегда хотела вернуть его мне. А под телом она подразумевала пустую могилу Кэтрин де Барра.

Все было настолько ясно, словно Моне прошептала мне это на ухо.

Но кое-что я поняла не сразу.

Когда я смотрела на Моне с крыши, то после того, как она бросила вызов физике и доказала, что у нее есть и другая жизнь, она повернулась и посмотрела на меня. И мне показалось, что она словно ждала чего-то. Словно ждала меня .

Я никогда не задумывалась о том, что чувствовала к ней, потому что это было что-то аморфное, что-то запутанное, не поддающееся определению. Может, мне просто хотелось походить на нее, стать такой же безрассудной и в то же время уверенной в себе.

Мне тут же захотелось присесть. Голова горела. Во рту пересохло, а в крошечной комнате, казалось, не осталось воздуха, но не только от моего замешательства, но и от жары первого дня последнего месяца лета. Рубашка промокла на шее. А дыхание стало тяжелым.

Какое-то время в этой комнате жила мама. До того как я появилась здесь, в этих четырех стенах спала и мечтала девушка, которая впоследствии стала моей матерью. И я осознала, что стала одной из них.

Я вылетела из комнаты и бросилась в общую ванную на четвертом этаже – до нее оказалось ближе, чем до моей наверху. Но для этого пришлось переступать через разбросанные туфли. А еще выталкивать фиолетовые туфли на толстом каблуке, которые зацепились за порог и мешали закрыть двери. Но я все же закрыла их и заперла щеколду.

Одна из соседок Моне тут же забарабанила в дверь.

– Это же не твоя ванная! – закричала она. – Эй! Ты же знаешь, что тебе нельзя туда.

– Мне просто нужно попить, – крикнула я в ответ.

Она забарабанила в дверь, но я не открыла ее. А вместо этого включила кран и склонилась над раковиной, поливая холодной водой руки до локтя, чтобы охладиться.

Мама рассказывала мне, как вживалась в роль перед прослушиванием, перед большой ролью в том маленьком фильме. Она закрывалась в ванной, считая, что чем меньше комната, тем лучше, и становилась перед зеркалом. А затем говорила себе, кто она такая. Она смотрела на свое отражение и кричала на себя, пока не начинала верить в свои слова. И только спустя какое-то время, иногда быстрее, иногда дольше, выходила из ванной, веря, что стала тем персонажем, которого собиралась играть.

– А что, если это не срабатывало, – спрашивала я ее. – Что, если ты не верила себе?

– Тогда бы я все еще находилась там, – отвечала она.

Зеркало показывало мое отражение, на которое я с радостью не смотрела месяц. Казалось, что меня избили несколько часов назад, потому что синяки и царапины выглядели свежими и болезненными.

Девушка в коридоре продолжала барабанить в дверь, отчего та дребезжала в дверном проеме, но из-за засова не открывалась. Вскоре к ней присоединилась еще одна. И им обеим срочно понадобилось в ванную. Я открыла дверь, и они чуть не свалились на меня.

– Предоставляю ее вам, – сказала я.

А затем направилась к лестнице.

Выбравшись на улицу, я пошла к воротам, которые вели в сад. Цепь висела не так туго, видимо, кто-то уже ходил в него после раскопок. Зеленый плющ, пробивающийся сквозь решетку высокого забора, жизнерадостно щетинился, словно кто-то – что-то – все еще был там.

Я повозилась с ключом, а затем откинула полицейскую ленту, позволяя ветру унести ее. Ворота открывались наружу, за ними виднелась пышная зелень. Как только я закрыла их, городская суета стихла.

Я поспешила в дальний угол сада к куче свежей грязи, на которой лежало надгробие, как будто кто-то пытался сделать так, чтобы скрывавшееся под ним там и оставалось. Подношения – монеты, камни, стеклышки, сувениры и безделушки, вырезанные из дерева фигурки и видавшие виды поделки – возвратили туда, где они лежали все это время, пока городские власти не потревожили эту землю. В пушистой траве виднелись растоптанные томаты черри и раздавленные вишенки. Ничего съедобного не осталось.