Луис де Хейро - Рука судьбы или Этюд о предопределенности [Тайны Египта]

Врачи проводили консилиум за консилиумом. Они признались, что никогда раньше не видели ничего подобного, но упорно продолжали называть мой недуг опухолью и кончили тем, что диагностировали опухолевое разрастание со сложным латинским названием. Однако, несмотря на все их медицинские познания, оно продолжало расти — я никогда не называл это образование опухолью, для меня это было оно , нечто неопределенное, безымянное и ужасное. К тому времени, как кости моей ноги срослись и я смог отплыть в Англию, оно выдвинулось из моего бока на несколько дюймов. Вдобавок, оно росло как бы изнутри и раздвигало плоть, словно открытую рану, не давая краям сойтись. Исходя из расположения «опухолевого разрастания», находившегося между ребрами и тазом, и близости его к сердцу и другим жизненно важным органам, врачи утверждали, что всякая возможность операции исключена. Но я не терял надежды и, собираясь вверить себя искусству превосходных лондонских медиков, наконец со вздохом облегчения отплыл домой.

Тогда я еще не осознавал всей полноты постигшего меня несчастья. Я думал, что оно представляет собой лишь некое необычное образование и что, невзирая на мнение индийских докторов, я найду в Лондоне или Париже способ удалить его. Но блаженство неведения длилось недолго.

Однажды вечером, посреди океана, я просматривал бумаги отца и нашел старый дневник, который он вел в гарнизоне на афганской границе. Я поднялся с тетрадью на палубу и начал читать. Час за часом я знакомился с помыслами, делами и мечтами человека, ответственного за мое появление на свет.

Помню, почти стемнело, когда я прочитал фразу: «О, как бы мне хотелось иметь ребенка, сына, который увековечил бы мое имя!»

Чуть ниже я прочитал: «Я женился — скорее для того, чтобы иметь ребенка, чем жену».

Я продолжал читать, пока не дошел до описания жуткой ночи бала и утренней казни йога. «Теперь-то, — подумал я, — я узнаю, что вызвало у моей матери тот ужасный испуг, который привел к преждевременным родам». И, склонившись над пожелтевшими листами, я прочитал следующий отрывок:

«О, Боже мой! Что я наделал? Когда загрохотали выстрелы и тело йога упало на землю, из травы у ног моей жены поднялась отвратительная черная змея, с гневным шипением распрямилась, ужалила ее в бок и, упав обратно в траву, исчезла. Я тут же вспомнил последние слова старого йога. Что, если они сбылись еще до того, как дыхание жизни покинуло его тело? Я снова подумал о ребенке — о ребенке, которого я желал, о котором молился, о ребенке, жившем в ней. О, Боже мой! что я наделал! что я наделал! Если было совершено преступление — если природа требует отмщения — то пусть наказание падет на меня, а не на ребенка, не ведающего греха отца».

Я не мог больше читать. Дневник выскользнул из моих рук и упал к ногам, но я не двинулся с места. Мои глаза невольно, как в час беды, обратились к небу — но там для меня не было Бога. Звезды кружили по своим назначенным орбитам, неспособные отклониться от сокрытых небесных путей; я глядел на них в отчаянии, и перед глазами вставало написанное престарелым йогом: «Никто не избежит своей судьбы — разве и Бог не умер, дабы исполнилось предначертанное?»

Не знаю, как долго я просидел на палубе. Семя, что было посеяно, дождется жатвы . Моя судьба была отныне ясна, и это открытие на время совершенно лишило меня сил. Острая боль в боку вернула меня к яви. Теперь эта боль обрела новое значение, и мне потребовалось все присутствие духа, чтобы выдержать ее. Я стиснул зубы, пытаясь сдержать страдальческий крик, готовый вырваться из глубины души. И так я сидел в молчании и страхе, словно ожидая приближения непобедимого врага.

Внезапно я весь похолодел и оцепенел от ужаса. Оно чуть заметно задвигалось — то была легкая дрожь, едва ощутимый трепет, но трепет жизни. Холодный пот крупными каплями выступил у меня на лбу. Я почувствовал, как мое сердце перестало биться и кровь застыла в жилах; закрыв руками лицо, я съежился от их ледяного прикосновения.

Но тем временем у меня зрело решение — мысль, что еще минуту назад я бы с отвращением отверг. Я так никогда и не видел, что оно собой представляло, никогда не осмеливался взглянуть. Теперь я спущусь в каюту и увижу своего врага лицом к лицу. Я потянулся за костылями и тихо заковылял по палубе. Была полночь. Ни единый звук не нарушал безмолвие океана, слышалось лишь учащенное дыхание машин, прокладывавших путь через бездну.

В моей каюте горела лампа — маленькая масляная лампа, испускавшая болезненный желтый свет. Я придвинул ее поближе, чтобы лучше видеть, расстегнул свою свободную шелковую рубашку и глянул в зеркало. С первого же взгляда я понял, что самые страшные мои опасения оправдались.

Да, оно обрело жизнь, независимую от моей. О Боже! все закружилось вокруг меня, когда я увидел, какую форму оно приняло, каким отливало цветом. Пошатываясь, я кое-как выбрался из каюты и в лихорадочном безумии, не сознавая себя от ужаса, поднялся на палубу. Многие люди, испытавшие мелкие горести, положили конец своим несчастьям: можно ли удивляться тому, что в подобную минуту и я решил раз и навсегда покончить со своим проклятым существованием? Это будет так просто, думал я. Мою гибель, конечно, объяснят «несчастным случаем» — как ни странно, даже в такой миг человек раздумывает о мнении ближних. Однако смерть не слишком тревожила меня: моей единственной мыслью было убить эту тварь , и собственное тело виделось мне камнем — камнем, который увлечет ее на дно и утопит, и на веки вечные похоронит в глубинах океана.

Я мог бы без труда незаметно соскользнуть за борт корабля, и волны навсегда поглотили бы меня и мое тайное позорное клеймо. И все же я боялся, что мое тело найдут, и любопытные станут осматривать меня и рассуждать о свойствах и причине появления твари . Еще больше я страшился того, что тварь выживет и будет ползать, как вампир, по мертвому телу, породившему ее — но что мне за дело, какая разница, во мне не останется чувств, я буду уже мертв.

Я пробрался на корму. Кругом царила тишина. Склонившись, я поглядел вниз, в бездонную черную воду, но лицо Люси укоризненно поднялось передо мной и остановило меня: ее глаза смотрели в мои, ее руки удерживали меня — и, испугавшись своего трусливого намерения, я опустился на доски в тени спасательной шлюпки и пролежал там до рассвета.

Поскольку я никого не известил о своем отъезде из Индии, по возвращении в Англию я не отправился сразу же домой, в Девон, а поехал в Лондон и получил консультации у нескольких медицинских светил. Но надежды не было: врач за врачом осматривали меня и не могли поставить диагноз. Убить тварь означало убить меня — оставить ее в живых означало, в конечном итоге, то же самое. Умудренные мужи науки недоверчиво выслушивали мою историю, и однако, они собственными глазами видели, осматривали тварь ! Оставалось загадкой, почему она проявила себя лишь после моего совершеннолетия: ведь юридическая и физическая зрелость не совпадают. За неимением лучшего объяснения, врачи сошлись на том, что виновата была страшная индийская жара. Но цепь совпадений была слишком очевидна, и я инстинктивно понимал, что в Индию меня привела сама Судьба. Доктора полагали, что пройдет некоторое время, прежде чем тварь полностью разовьется, и тогда можно будет удалить ее ядовитые клыки; я буду жить, но никогда не избавлюсь от соседства твари .