Ричард Кэдри - Дети Лавкрафта [сборник litres]

– А-а, как же! Королева, – проговорил Рэдуотер, когда Жюль закончил.

– Она к тебе интерес проявила, – проговорил Скроуфинч, и остальные глубокомысленно закивали головами.

Жюль заметил, что никогда не слышал, чтоб кто-то прежде называл ее «Королевой», и Кроуфинч пояснил, что она не этот титул предпочитает, и, посмеиваясь, посоветовал не повторять его за пределами присутствующей компании. Жюль обещал не делать этого, а затем, морщась после шлепка Скроуфинча по больному плечу, последовал за шестерыми, ведшими его к Ричарду и его работе.

Это было и впрямь совсем близко: за сломанным и горящим вагоном, заключенным в высокую арку в конце станции, огнем озарялось панно на кирпичной стене шириной с сарай.

– Ну, что скажешь? – окликнул Жюля Ричард. Сам он восседал наверху высокой деревянной лестницы-стремянки, держа в одной руке палитру, а в другой кисть.

– Динамично, – сказал Жюль.

– Пронырливое словцо, – проговорил Ричард. – Расскажи нам, что ты видишь. Давай так попробуем.

– Да, – произнес Скроуфинч, – опиши словами.

– В больших подробностях, – прибавил Абодин.

Жюль набрал побольше воздуха и едва не задохнулся от запаха.

– Это платформа метро, по-моему. Возможно, та самая, на какой и мы находимся. Я прав? Посредине большая толпа людей вокруг вагона метро.

– И что они делают? – спросил Рэдуотер.

– Похоже, очень стараются сесть в него, и некоторые заходят в него. Только внутри очень мало места, а потому вот тот помогает пассажирам выйти, – говорил Жюль, указывая на хорошо сложенного человека, тащившего ревущего малыша через разбитое окно. – Послушайте, Скроуфинч, а ведь этот мускулистый малый на вас похож! Ричард, Скроуфинч позировал для этой картины?

Ричард кивнул, а Скроуфинч, тоже кивая, слегка вытянулся, расправив плечи.

– Это мне и вправду нравится, – сказал Жюль. – Тут есть реализм… нет, рвение к нему, какого я не увидел в ваших работах там, в доме. Человек, кто взбирается на крышу вагона… вид у него такой, будто он из картины выскочит.

– Это я! – произнес Абодин, хотя Жюль того не заметил. У человека, тянувшегося руками к электропроводам, была длинная черная шевелюра, а у Абодина с затылка на шею спускались лишь реденькие седые космы. Жюль и не собирался указывать на это, однако ему явно не удалось скрыть свой скепсис, потому как Скроуфинч сразу пустился объяснять, что было это немало лет назад, когда все они были довольно моложе.

– Знатный был денек, – хрипло прокаркал тот, кто был слишком стар, чтоб имя носить.

– Чуть не конец для нас, – произнес Рэдуотер.

– Спасибо Королеве, – произнес Круллексер, а старец проворчал: «Сучья королева», – и Ричард сурово глянул на них обоих. И рыкнул:

– Это на мне же и отзовется.

– Погодите, – сказал Жюль. Снял очки, протер стекла повязкой, опять надел очки. – По-моему, я не вполне понял эту сцену.

– А щас как? – проурчал старец.

– Это… это не люди, ожидающие посадки в вагон, верно? Нет. Они раздеты, в основном… пропорции немного смещены, ведь так? Ноги у них… вон те… соединены вместе, как у собаки, правильно? А их лица… знаете, трудно с уверенностью сказать. – Жюль опять снял очки и повторил недавние действия с ними.

– Это все дела давнего прошлого, – произнес Скроуфинч. – Тоннели были нашей землей, нашей страной по ночам очень и очень долго. Мы хорошо питались со свалок у себя над головами. Когда же страна, что сверху, пробуровила эти тоннели… Это было унижение.

– Унижение и торжество! – встрял Рэдуотер.

Жюль подошел поближе к картине на стене, к тому месту, где Ричард изобразил двух мужчин в вагоне, отчаянно пытавшихся удержать дверь закрытой, тогда как три громадных существа снаружи держали ее открытой, вцепившись длинными, будто железными когтями. Одно из этих чудищ имело жуткое сходство с Круллексером.

– Это произошло, – выговорил Жюль.

– Почти сотню лет назад, – произнес Скроуфинч. – Мы убили столько, что любому из нас не сосчитать. Торжество. И это стало бы нашим концом… они залили бы наши тоннели газом и огнем и убили бы нас за нашу невоздержанность.

– Если бы не ваша Королева, – вымолвил Жюль. Он уже отвернулся от картины и смотрел на тех, кто привел его. Они были весьма высокорослы: даже самый тщедушный старец был на голову выше Жюля. Они ухмылялись ему своими здоровенными мордами с крепкими, рвущими челюстями.

– Она помогла миру, что выше, позабыть нас, – произнес Скроуфинч. – А внук ее… своей живописью… он помогает нам помнить.

– Кровь всю нашу заставляет бурлить из-за этого, – подал голос Абодин, дрожавший уже по самые плечи.

– Ричард гений, – произнес Рэдуотер.

– Гений! – вскричал Абодин, а Круллексер произнес, может быть, то же самое слово, только на слух оно воспринималось не чем иным, как визгом блудливого кота.

Финиус, до той поры молчавший, широко разинул свою пасть и присоединился к кошачьему концерту. Он поднял свои когтистые ручищи и чиркнул когтем пальца Жюлю по руке. Ощущение это вызвало странное: поначалу щекотно, словно перышком гладили, а потом режущая боль, когда острие ногтя Финиуса впилось в мякоть его плеча – неодолимая притягательность слежения за тем, как появляется кровь, как скатывается она по его бледной плоти.

– Ричард? – Жюль отступил назад, и Финиус тоже убрал лапищу, разглядывая окровавленный кончик своего когтя, а потом раскрыл пасть и прошелся по нему своим длинным черным языком. Жюлю бы тогда-то и убежать. Но ему мешала стойка высокой стремянки. – Ричард, – выговорил он, уже едва ли не выкрикивая от боли в плече, что распалилась до белого каления и с испепеляющей достоверностью расходилась по руке, – по-моему, мне нужно возвращаться.

Когда он повернулся, Ричард уже начал спускаться по стремянке от своего наводящего ужас панно.

Он обратился к окружившим их существам. Гаркнул на них. До Жюля дошло, что Ричард, возможно, и раньше гаркал на них, возможно, сделал это для Жюля… что окриков было куда больше, чем наслушался Жюль за проведенное здесь время.

Окрик подействовал. Чудища отступили, а Финиус повернулся так, чтобы торсом укрыть свою окровавленную лапу, как драгоценную украденную игрушку.

Ричард опустил руку, дотронулся до плеча Жюля, а когда заговорил, то голос его был значительно тише. Жюль, впрочем, в точности не понимал, о чем он речь ведет. О чем бы ни было, но звучала она любезно… воркованье, в котором слышалась ласка… жалость, может? Разочарование?

Жюль отвернулся от остальных, стал лицом к Ричарду… и рассмотрел его хорошенько. Задумался над вопросом, на какой, как он это теперь понял, так и не дал должного ответа:

«Скажи мне, что ты видишь, когда на меня смотришь?»

Подыщи он слова, может, и сказал бы: «Вижу огромное чудище с жуткими челюстями и свирепой хитрой рожей, с изъеденными пожелтевшими клыками… и глазами, ярко блистающими из-под кустистых бровей неандертальца. Вижу руки, как у бледного пещерного примата, с когтями, черными от праха и могильной земли… смертной белизны, сморщенный член бессмысленно болтается меж ног, сложенных втрое» .