Ричард Кэдри - Дети Лавкрафта [сборник litres]

Еще немного я полежал, свернувшись в клубок и содрогаясь, на полу рядом с сыном, так же, как и она. Глаза у меня были закрыты. Осталось одно лишь присутствие, невыразимый дух того, кого ты любишь и кого никогда по ошибке не примешь за кого-то другого. И это был Дрю. Мой мальчик. Мой прекрасный мальчик. Только уходящий, пропадающий в чем-то другом.

Потом я поцеловал его и оставил их вместе. На столько, сколько времени займет у Джинни проделать то, что, как мы оба знали, я сделать не смог бы.

Будет время поломать наши головы надо всем позже: таково было обещание. Сейчас же мне только и оставалось, что не дать мозгам расколоться надвое.

Я сел на краю черного озера, поверхность которого была недвижима, как лист вулканического стекла. Были места неглубокие, однако непременно должны были быть и глубины, постепенно нисходящие по склону или внезапно проваливающиеся в холодную бездну. Тот дайвер, что обследовал дно наклонного ствола, это и обнаружил, пусть и не смог проложить в воде путь.

А вот Дрю сумел. Две стороны соединялись, и Дрю отыскал, где. Выброшенный из машины вниз, он пролетел до самой воды на дне и вместо того, чтобы карабкаться обратно вверх по стволу к дневному свету, он выплыл здесь. Разбитый, сбитый с толку, в темноте, безо всякого баллона с воздухом, он случайно проделал то, чего не смог обученный дайвер?

Я не мог всему этому поверить.

Но смог бы поверить тому, что его вынес кто-то. Кто уже знал этот путь.

Еще до самого потопа уцелевшие от завала в шахте были живы здесь, под землей. Не спрашивайте, как им это удалось, пока не спрашивайте, просто примите то, что я говорю с уверенностью. Выжившие были. Я видел тела. Тела и кости, о которых кто-то позаботился. Стало быть, был хотя бы один человек, кто выжил и в потопе.

Боже правый. Только представьте. Похороненные заживо. Девять десятилетий заброшенности, предательства, мутации. Не могу представить себе ничего более одинокого, чем остаться единственным выжившим после того, как твой мир кромешной тьмы затопило и последние из твоих товарищей по заключению утонули. Если остается хотя бы искра человечности, то на что угодно пойдешь, лишь бы больше не быть в одиночестве.

Такой дар, похоже, у Дрю был.

Там, в галерее, Джинни пела ему колыбельную, которую я не слышал уже восемнадцать лет. Акустически песня звучала так, словно бы то была церковь, а не гробница.

У моих ног на берегу этого застывшего озера поверхность черного стекла пошла рябью, словно бы взволнованная откуда-то издалека. Если я и двигал чем, то только глазами, высматривая тени, насколько глаз хватало.

Возможно, это всего лишь плеснула одна из тех бледных, похожих на угрей рыбин, которых я видел раньше.

Но я так не думал.

Так что одним ухом внимая пению Джинни, другим я вслушивался в плеск.

Упрятав скорбь поглубже, я представил себе, как она сделает это. Ломать людей – дело ей знакомое, но знала она и как усыпить их. Знала, как обвить сзади руками чью-то шею, как зажать горло в сгибе локтя и сдавить, чтобы кровь перестала поступать в мозг. Неудобства – всего на несколько секунд. А потом огни гаснут. Вот тогда-то и нужно снимать захват. Если только нет желания навредить навсегда. Убить мозг, для этого всего-то и требуется, что крепко удерживать человека, не давая двигаться, в течение самых длинных нескольких минут в твоей жизни.

В глубине тоннеля, там, откуда мы пришли, опять с гудением пробудилось к жизни орудие творения. Я сверился с часами: тридцать шесть минут – и вновь включил таймер, раздумывая, а не надеть ли снова маску. Могло быть уже чересчур поздно, потому как успели мы надышаться тут этим воздухом еще до того, как подключились к бачкам с воздухом.

Я надеялся, что явлено будет побольше, чем гудение. День за днем. Неделя за неделей.

Впрочем, в нем находился ключ ко всему. Если нечто по справедливости могло быть названо орудием творения, значит, оно могло бы с той же легкостью быть и орудием воссоздания.

Терраформирование, изменение условий жизни на планете на более подходящие – вот что пришло на ум. Проложить путь жизни, какой ее понимают совершенно иные.

Я представил себе монолит, каким он должен бы быть: таинственный, несокрушимый столп, вбитый в лесную тишь нашего мира, еще совсем первозданного. Гудит, как стая стрекоз размером с кондора, и изрыгает свои испарения на ветер, высевая семена жизни и преобразований. Один из десятков, если принять во внимание, что именно они обозначены иголками на карте на стене Барнсли от полюса до полюса.

Его неоглядная древность не вызывает сомнений. Только засадившие его сюда действовали бездумно, наудачу. Многочисленные боги Барнсли, пришлось мне догадаться, те самые достойные боги, кого заботят одни лишь миры, а не их обитатели. И уж меньше всего – кучка бедолаг-скэбов, посчитавших, что отыскали свою долю.

Возле моих сапог опять заволновалась вода, а где-то в темноте слышался звук капель, падающих на поверхность. В тоннеле я разглядел, как что-то бледное, похожее на изнанку тени, поднималось из воды, а потом опять уходило в нее.

Я пожалел, что не было со мной старого доброго револьвера. Зато были камни.

Ну, несчастные гаденыши, подумал я. Мифология полна героями, плакавшими о том, что мы лишь игрушки капризных богов. Шахтерам было известно лучше. Они даже игрушками не были, так, необходимые издержки процесса, который с самого начала не принимал их во внимание.

У меня за спиной не слышно больше колыбельной.

Моя семья. О, моя прекрасная семья.

И все ж я раздумывал о тех шахтерах, что сражались как самые настоящие герои.

Месяцами одна мысль не давала мне покоя – о наклонном стволе. Единственным очевидным входом в него был тот, в какой развернуло Дрю. Спасатели не обнаружили никаких признаков соответствующего отверстия на другой стороне ствола вертикального. Но никто тогда не мог позволить себе волноваться из-за этого.

Так что, если это никогда и не было вовсе давно забытым стволом, шедшим с поверхности? Предположим, что копали его снизу те, кто хотели выбраться. Какими бы ни были они шахтерами, скэбами или нет, все ж были среди них знавшие, как пробивать тоннель, чтобы он не обрушился на них. Только они просчитались и уперлись в завал, устроенный боссами «Текамсе» через главный ствол.

Возможно, к тому времени им стало понятно: времени на еще одну попытку не будет.

Господи… как же прожили они так-то долго? Вода даже тогда проникала внутрь. И какое-то время они могли питаться мертвечиной. Что дальше – даже знать не хочу. Орудие творения сделало их своей собственностью весьма скоро.

Одно ясно. К тому времени, когда Элвин Барнсли отыскал обратный путь, его товарищи больше не годились для мира на поверхности. Иначе они бы ушли.