Дмитрий Ахметшин - Дневник запертого в квартире, или Сердца Под Октябрьским Дождём [СИ]

«Да, — сказала она. — Папа попробовал. Его заставили вернуться в этот мир. Моя мама… она не верила в то, что босиком можно пройти даже шагу. И что же теперь? Она превратила свою обувь в кандалы».

Поймав мой непонимающий взгляд, она хмыкнула.

«Смешное слово — босиком! Думаю, мы встретились не случайно. Ошибки бывают у людей, у вселенной ошибок не бывает — смешно звучит, правда? Кажется, это говорил отец, только не знаю когда. Возможно, перед смертью. Должны же у меня остаться хоть какие-то о нём воспоминания?».

«Я иногда чувствую лёгкую дрожь», — сказал я.

Женщина сказала без тени сомнения:

«Дрожь была раньше, мой мальчик. Может, в молодости. В юности. Вспомни о днях, которые для тебя до сих пор имеют какое-то значение. Сейчас это землетрясение. С неба падают звёзды и куски скалы. Поэтому береги голову».

На всякий случай я её ощупал. Честно говоря, я чувствовал себя так, будто её давно уже размозжило булыжником происходящих вокруг событий.

«Однажды я пообещал себе, что никогда не буду отцом ребёнку. Однажды я пообещал, что никогда не испорчу никому жизнь, что всегда буду один. Однажды я обещал, что всю жизнь буду послушным. Да много чего происходило. Недавно я видел своих родителей. Это землетрясение, о котором ты говоришь?»

«Нет сомнений, — сказала Мария. — Я всё ещё не могу поверить, что ты не часть этого кошмара. Но послушай, я провела здесь достаточно времени и узнала бы, будь ты из тех, других. Моих друзей, которые прячутся в звериных следах и под кустом белладонны. Я бы смогла бы сдуть тебя, как клочок тумана».

«Мама, — задумчиво произнёс я. — Папа. Я думал, что они будут просить у меня прощения, но они ведут себя точно так же как при жизни. Такие же кошмарные люди — хуже найти просто невозможно».

«Может, есть что-то, что ты хочешь им доказать?»

Я ответил, не задумываясь:

«То, что я другой. Я не их племени».

Замолчал, думая в каком направлении развивать мысль. Мария чертила в грязи прутиком линии. Я продолжил, на этот раз тщательно подбирая слова:

«У меня теперь есть Акация. Пускай они увидят, как я её люблю. Мать как-то без стеснения сказала, что выбросила бы меня в мусорный бак, если б нашла у меня хоть один, самый маленький физический изъян. „Я тогда курила, как паровоз, — так она говорила. — Всякое могло случиться“. О куске заплесневевшего сыра и то можно сказать с большим уважением! Но Акация — моя Акация — прекрасна, несмотря ни на что».

Я посмотрел на свою собеседницу.

«Мне пора к ней возвращаться. Прошло уже много времени. Спасибо тебе за разговор, и… и за этот дождь тоже».

«У меня есть одна просьба, — сказала Мария и впервые прикоснулась к моему запястью. Пальцы её были холодными и твёрдыми, будто она некоторое время держала их в потоках ледяного ручья. — Хочу её увидеть. Твою Акацию».

«Но ты не хочешь идти со мной», — я был уверен, что угадал.

«Никогда в жизни. Туда я больше не вернусь».

Я покачал головой.

«Тогда это будет непросто. Твоя сестра напугала меня до чёртиков. Более того — она меня чуть не убила. Я не буду подвергать Акацию такому риску».

«Оля всегда была послушной девочкой, — в голосе женщины слышались сентиментальные нотки, почти что теплота. — Она будет неусыпно следить за порогом, при необходимости даже спать поперёк двери, но ни за что не перешагнёт его… так же как не уйдёт от него далее чем на несколько метров. Но есть что-то, чего ты не знаешь. Я не уверена на все сто, но думаю что ключи и от этих дверей под самым твоим носом. Просто попробуй взять Акацию с собой. Посмотри, что будет».

«Ты не видела, во что превратилась твоя сестра», — сказал я. Потом, видя, что Мария вполне серьёзна, с надеждой спросил: «Может, есть какое-то волшебное слово? Что-то вроде „сезам, откройся“?»

«Малышка, похоже, прекрасный ребёнок, и пребывание в этой квартире не идёт ей на пользу. Ты всегда можешь отступить, если что-то пойдёт не так».

«Что ж, попробую», — пообещал я.

«Я буду ждать», — сказала Мария, как мне показалось, с несколько более сильным чувством, чем обычно.

Скоро я был там, откуда начал.

Я издалека увидел коричневую, тёмную от дождя крышу. Это помещение ничем не отличалось от заброшенного сарая или, быть может, бани. Лампочка, похоже, погасла, и единственное окно хранило в себе сочную мякоть ночной темноты. Стёкол не было. Я старался разглядеть там неуклюжий силуэт с башней вместо головы, вытягивал шею, но всё без толку.

Чтобы открыть дверь, потребовалось усилие. Внутри пусто и темно. Луч лунного света выхватил силуэты поставленных на попа кроватей… и больше ничего. Я испугался, что моя льдина, оторвавшись от ледника, теперь дрейфует прочь. И о том чтобы перешагнуть обратно не может быть и речи. Но быстро успокоился, вдохнув влажного воздуха и вспомнив, что не далее как сегодня утром всё это казалось безумием, сродни путешествию Алисы сквозь кроличью нору. Теперь же я знал — всё возможно.

Ольги действительно нигде не видно. Я прокрался в образованный кроватями квадрат без одной стороны, сел там, скрестив ноги. В полутьме виднелись блеклые рисунки — комната с окном в укромный, поросший соснами дворик со сломанными качелями казалась чьей-то несбыточной мечтой о далёком детстве.

Закрыл глаза.

Открыл, услышав плач Акации. Я дома, крошка, не нужно бояться!

За окном всё ещё проплывали руины древнего города — боже, какой же он высоты? Вонь за время моего отсутствия никуда не делась, даже стала сильнее. Мебель и груды хлама похожи на людей, которые замерли в самых неудобных позах при моём появлении. Боже, как я мог оставить здесь девочку?

Для себя я решил, что сборы не займут много времени.

Едва придя в себя, я увидел Ольгу. Она сидела, привалившись к стене, и длинные ноги, будто бы завязанные в узел в месте, где должны быть колени, вызывали ощущение чего-то рудиментарного, ненужного. Камзол похож на мясную тушу, подвешенную к потолку, а башня — на огромный пчелиный улей. Там светились огоньки — несколько лилипутов несли дозор. Все они повернули головы в мою сторону.

Когда я непроизвольно хрустнул суставами, фигура у стены ожила. Неловко покачиваясь, подтянула к себе ноги, но прежде чем успела встать, я уже ретировался из комнаты. На старшую сестрёнку по-прежнему можно положиться. До конца времён на страже, до конца времён верна, пусть даже знает, что это не правильно… великая мать была бы довольна.

В коридоре какая-то живность неспешно уползала из-под ног и пряталась в груде посудных черепков и старых телефонных справочников. Ветер шевелил страницы, на каждой я подмечал размашистый, нервный почерк матери, Таисии Петровны, который оплетал эту груду бумаг, словно шелковыми нитями. В комнате, стоило мне войти, стены и предметы мебели бросились друг к другу в объятья. Граммофон заглядывал своим раструбом прямо мне в лицо и походил на рака-отшельника. Я… всё, что я хочу сейчас, это подхватить под мышку мою маленькую девочку и бежать, бежать, бежать отсюда, к Марии и её загадочным придуманным друзьям, которых я так ни разу и не увидел. По крайней мере, с ней можно поговорить о простых человеческих вещах…