Виктория Шваб - Ближняя Ведьма [litres]

– Я не знаю, – возражаю я. – И как раз собиралась сегодня что-нибудь разузнать.

– Увидеться с ним?

– Нет! – Я молочу кулаками в его грудь, но он не ослабляет хватку. – Поискать следы, подсказки, что-нибудь , что может привести к детям!

Тайлер придвигается ближе, давит на меня своим весом.

– Не ври мне!

– Тайлер Уорд! – это голос мамы. Она стоит в дверях кухни, белая от муки, глаза спокойные и синие…

Мы с Тайлером застываем, появление мамы для нас обоих – как ушат воды.

Наконец он выпрямляется и, убрав от меня руки, приглаживает волосы.

– Да, миссис Харрис?

– Мне нужно еще несколько поленьев для очага, – она кивает в сторону двора. – Тебе не трудно?

Бросив на меня долгий взгляд, Тайлер хитро улыбается.

– Совсем не трудно.

Он выходит, плотно притворив за собой входную дверь.

Я остаюсь стоять у стены. Мама возвращается на кухню.

Некоторое время я смотрю на закрытую дверь, пока не начинаю соображать яснее и не понимаю, какой подарок сделала мне мать. Это шанс. Набрав в грудь воздуха, я иду к ней на кухню, собираясь убеждать и уговаривать, и обнаруживаю, что она подкладывает щепки в огонь, а у очага лежит целый штабель дров. Она смотрит на меня. И в ее глазах нет пустоты. Мама вытирает руки передником, указывает на открытое кухонное окно и бросает только одно слово.

Одно прекрасное, решительное слово.

– Иди.

Защелкнув пряжки на башмаках, я выбираюсь в окно, обхожу дом сзади, оттуда перебегаю за маленький взгорок. Здесь меня точно нельзя увидеть от колоды для рубки дров во дворе. Мысленно я пробегаю по улицам деревни, отмечая север, юг, восток и запад и все, что между ними.

Моя мать, наверное, черпает уверенность в хлебной опаре, ну, а я ищу ее в ходьбе и беге. В движении. Вот уже три года, как мне не сидится на месте.

Ступая по пустоши своими тяжелыми башмаками, я размышляю о музыке, которая сплетается над этими холмами по ночам. Взрослые, кажется, ничего не замечают, а если и замечают, нам не говорят. Но Рен слышит ее ясно, да и я слышу что-то такое, но оно будто рассыпается, не давая мне времени почувствовать, разобраться. Почему?

Я добираюсь до площади, где царит странная тишина. Всего пару дней назад площадь была наводнена жителями деревни, но сейчас здесь никого нет, только полоса мощеной земли да низкие каменные стены.

Кто будет следующим? Я останавливаюсь и начинаю припоминать давешний хоровод, детскую игру. Эдгар стоял по одну сторону от Рен, Сесилия по другую, и вот их нет, пропали без следа. Сколько еще детей участвовали в игре? Я вспоминаю мальчонку лет восьми. Райли Тэтчер, кажется, он стоял рядом с девочками-близнецами, Розой и Лилией, дальше их старший брат, Бен. Была ли там Эмили Харп? Совсем маленькая, ровесница Рен, с темными косичками. Ее семья живет на южной окраине Ближней, так что вместе с Рен играют они нечасто. Но я ее запомнила, потому что дни рождения у них рядышком, меньше месяца разницы. Изо всех сил я напрягаю память, но никак не могу восстановить весь круг целиком. Розе и Лилии еще нет и четырех, а их брат всего на год моложе меня. Но Райли и Эмили… слышат ли по ночам они голоса своих друзей?

Кого я пропустила?

Рен . Вкрадчивый тихий голосок твердит мне, что нужно включить сестру в список. Я морщусь и мотаю головой.

Не будем забегать вперед. Первым делом – Сесилия.

В деревне тихо, все двери затворены.

Впереди за площадью виден дом Сесилии, он теснится к нескольким другим домишкам. Дома стоят так близко, что даже удивительно: как это человек, похитивший девочку, не боялся, что его поймают. Я направляюсь к домам, надеясь заметить что-то такое, чего не обнаружили дозорные.

Когда я подхожу ближе, из приоткрытой двери доносится знакомый голос, один из тех голосов, которые замечаешь, как бы тихо он ни звучал. Не такой тонкий, как у Магды, зато резкий, как острие ножа. Дреска. Я спотыкаюсь о кочку и чуть не падаю. На моей памяти сестрички почти никогда не переступали границу деревни.

Дреска бормочет что-то невнятно, будто себе под нос, ворчит – не то забыла, не то расплескала что-то. Но когда она смолкает, ей отвечает другой голос, старый и слышен не так отчетливо.

– Я там была, – рявкает Дреска так, что я морщусь. Кажется, от этого звука раскалываются даже камни, из которых сложен дом. – А тебя там не было, Томас. Вас никого еще и в помине не было, и родителей ваших, и их родителей. Но я там была…

Я осмеливаюсь оглянуться на приоткрытую дверь и вижу, как Дреска, опершись на клюку, вонзает скрюченный палец в грудь мастера Томаса. Никто никогда не повышает голос, тем более не поднимает руку на членов Совета, а тем более на мастера Томаса, самого старого из трех. Волосы у него белоснежные, кожа такая же шелестящая и тонкая, как у мастера Илая. Но глаза у него светлые, зеленовато-серые, и всегда прищурены. Хоть он и очень древний, но ужасно высокий и всегда держится очень прямо, возраст не согнул его, как других. Сейчас он стоит у самой двери и смотрит на Дреску.

– Может быть, это так, – голос у него слабый, усталый. – Но ты не знаешь…

– Взгляни на знаки, – перебивает она его. – Ты их видишь? Я вижу. Вам полагается быть хранителями секретов и забытых истин. Как же ты можешь не видеть… – она замолкает. Дом вздрагивает.

– Вижу и я, Дреска, но если ты была там, когда она была жива, то ты видела и ее смерть.

– Я все видела. И была свидетелем преступлений ваших предков. Вы сделали это… – она хрипит, когда он пытается ее перебить, морща нос, как от запаха какой-то гнили.

Дреска понижает голос так, что я не могу ничего разобрать, для этого надо было бы войти в дом. Ясно различаю только одно слово: ведьма . А потом Дреска громко шипит, как вода на горячих углях.

– Не испытывай меня, Дреска Торн, – старик повышает голос, говорит все громче. – Дерево растет, потом оно гниет, и вырастают новые. – Его зеленые глаза сверкают. – Дерево не гниет только ради того, чтобы снова уйти в землю, исчезнуть целиком, с корой и все прочим… И ты должна знать…

Но, кажется, Дреске надоел разговор. Вскинув руки, она машет на Томаса так, словно гасит пламя на его костлявых плечах, и выбегает. Я отскакиваю как можно дальше от дверного проема и делаю вид, будто только что подошла. Но даже встань я сейчас прямо на пути у Дрески, она бы меня не заметила. Она ковыляет мимо, что-то бормоча себе под нос.

– Дурья башка, – ворчит она, ни к кому не обращаясь и поддавая ногой гладкий темный камень.

Прихрамывая, старуха идет прочь от трех домов, принадлежащих Совету, и поворачивает на восток, где под серым небом стоит другая, более крупная группа домов.

Палкой Дреска выкапывает несколько камней и пару хороших веточек, потом с трудом, кряхтя, пытается нагнуться, чтобы собрать их в грязный свой передник. Я крадучись иду за ней, не понимая, что она задумала.