Виктория Шваб - Ближняя Ведьма [litres]

– Палки и камни, Лекси Харрис, – совершенно неожиданно говорит она, как будто этим отвечает на все вопросы.

– Чтоб переломать мне кости? – договариваю я за нее.

– Нет же, глупая девчонка, просто палки и камни . Чтоб делать птиц, – она почти поет своим скрипучим голосом, продолжая вприпрыжку ковылять по дороге. – Подобраны с деревенской улицы, прибиты к каждой деревенской двери, зоркие стражи, чтобы присматривали ночью, не спускали глаз со зла.

Дреска глядит на меня, все еще дребезжа. Так дребезжит задетый ненароком стакан, пока снова не обретет устойчивость. Она ждет ответа, какого-то отклика. Не дождавшись от меня ничего, трясет головой, наклоняется, пытаясь поднять с дороги еще одну ветку. Повернувшись, она с силой хлещет меня этой веткой и улыбается. Я тру руку.

– Боже правый, я забыла, что знала в детстве, – сокрушается она, тыча в меня концом клюки. – Давным-давно, задолго до того, как Ведьмина считалка всем полюбилась, мы знали и другие, не меньше дюжины. Тогда люди еще что-то понимали. Я тогда была еще девочкой.

Я понимаю, что все когда-нибудь были маленькими, но никак не могу представить Магду и Дреску детьми – кажется, они всегда были такими, сгорбленными и ветхими. Вернее, я, конечно, могу попытаться, но получается нечто несуразное: странное существо, всего на несколько дюймов ниже Дрески, такое же морщинистое, с голосом тонким, как у Рен, и улыбкой шире, чем сейчас, но такой же беззубой.

Я в ужасе жмурюсь, пытаясь избавиться от стоящего перед глазами образа. А когда снова открываю глаза, Дреска уже бредет прочь по тропинке, ведущей на юг, вокруг деревни к ее хижине.

– Дреска, – зову я, бросаясь вдогонку. – Рен сказала, что слышит голоса друзей, они зовут ее поиграть на пустоши. Сама я их толком не слышу, слова сливаются, и я не могу их разобрать, а взрослые, похоже, вообще ничего не замечают. – Зеленые глаза Дрески впиваются в меня так, словно она меня впервые видит. – Но ведь все оставляет следы, а здесь следов нет. Одно мне приходит в голову: детей кто-то выманил… чем-то… – Я хочу сказать, ведьма. Хитростью. Но не могу выдавить ни слова. В Ближней есть только две ведьмы, и ни одна из них не стала бы такого делать.

Я жду, не скажет ли Дреска что-нибудь, хоть что-то, а она стоит молча, уставив на меня колючие глаза. В конце концов Дреска моргает.

– Ну, ты идешь? – спрашивает она, поворачивая на тропу, в сторону от домов. Заметив, что я стою в нерешительности, она добавляет: – Ты молодая и глупая, Лекси Харрис, но не глупее других в Ближней. А может, и поумнее многих. Как твой отец.

Все это она говорит ворчливо и хмурится, будто не одобряет, что я пошла в папу.

Мне страшно хочется увязаться за ней, снова повидать Коула, поглядеть, что станет с камнями и щепками из ее передника, и задать, наконец, свои вопросы – вдруг на этот раз она ответит. Но сначала я должна покончить с неоконченным делом здесь.

– Я скоро приду, – говорю я, оглядываясь на дом Сесилии. – Обещаю.

Дреска пожимает плечами, или мне так кажется: возможно, она просто поправляет передник. Вдруг она резко сворачивает на чуть заметную тропу, идущую к ее хижине.

Внезапно решившись, я говорю ей вдогонку:

– Ведьма из Ближнего была на самом деле, это не выдумка, – и чуть слышно спрашиваю: – Правда?

Старуха не поворачивает голову. Наверное, не услышала, решаю я. Но вдруг слышу ее голос:

– Конечно, была. Истории на ровном месте не рождаются.

И она скрывается за холмом.

Я поворачиваюсь к дому Сесилии. Дреска не подняла меня на смех, не отмахнулась от моих вопросов. У меня чувство, будто мне вручили ключ от двери, куда никого больше не пускали, кроме разве моего отца. «Как твой отец», – сказала она, и эти три слова окружили меня как броня. Я подхожу к дому, еще раз оглядываюсь, проверяя, не показался ли дядя, потом торопливо стучусь в дверь. Дверь открывается почти сразу, и меня втягивают внутрь.

Дом Сесилии полон людей.

Моя только что обретенная сила начинает слабеть. Чьи-то руки проталкивают меня в комнату, кто-то отодвигается, чтобы освободить для меня место. В последний раз я видела так много народу в такой же маленькой комнате на поминках по отцу. Даже настроение похожее. Слишком много суеты, ходьбы и разговоров, как будто за всем этим можно скрыть тревогу и боль. Боль потери. Они ведут себя так, будто Сесилия уже умерла. Мне кажется, что я камней наглоталась.

Женщины шепчутся, заламывают руки, горестно опускают головы.

– Они плохо ищут.

– Почему Отто до сих пор не нашел детей?

– Сначала Эдгар, потом Сесси… Сколько это будет продолжаться?

Мать Сесилии, миссис Портер, сидит на краешке кухонного стула и надрывно плачет, вцепившись тощими пальцами в плечо какой-то женщины. Та утешает подругу. Я поспешно пересекаю комнату.

– Окно, окно, – повторяет миссис Портер. – Оно было заперто изнутри и снаружи. Как могла… – Она начинает трясти головой и снова повторяет одно и то же, одно и то же обступившим ее соседкам. Я оглядываюсь, ищу дядю, но его здесь вроде бы нет. Вообще-то, здесь совсем нет никого из мужчин. Надо подойти поближе к миссис Портер. Я хочу утешить ее, только не знаю как. Меня кто-то тянет за локоть, окликает по имени. Я пробираюсь сквозь море женщин, пока не оказываюсь рядом с ней.

– Миссис Портер, – тихо зову я, и она слышит, поднимает голову. Я опускаюсь на колени и смотрю на нее снизу вверх. А она уже ушла в себя, невидяще уставилась на свои руки и бормочет про окна.

– Миссис Портер, – настойчиво зову я.

– Я им уже говорила, – она снова качает головой. – Окно. Мы окна всегда запираем. Сесси, – она всхлипывает. – Она любила гулять, так мы и поставили по две задвижки на каждое окно, снаружи и изнутри. Я их запирала. Но сегодня утром обе щеколды были открыты.

Я сдвигаю брови.

– Сесилия ничего вам не говорила вчера вечером… ничего необычного?

– Да нет, ничего такого, – шепчет она охрипшим от слез, срывающимся голосом. – Веселая была, напевала что-то, играла.

У меня по коже бегут мурашки.

– Напевала? А какую песню, помните?

Она чуть заметно пожимает плечами.

– Ты же знаешь ребятишек, вечно что-то мурлычут…

– А все-таки попытайтесь вспомнить, – настаиваю я. Глаза женщины устремлены на стену напротив.

Она сглатывает и начинает мычать, тихо напевая без слов мелодию. Она фальшивит, то и дело останавливается, но я узнаю песню. Холод леденит мне сердце, я с такой силой впиваюсь ногтями себе в ладонь, что морщусь от боли.

– Что вы еще помните? Хоть что-нибудь…

– Довольно, Лекси, оставь ее, – вмешивается одна из соседок, и я только сейчас замечаю, что миссис Поттер уже перестала петь и снова тихо плачет. На нас устремляется множество глаз. Я обнимаю миссис Поттер, шепотом прошу прощения и отхожу. Мои глаза шарят по комнате, пытаясь заметить что-то, что-нибудь.