Мария Британ - Чувствуй себя как дома

Вдали, перед лесом, возвышается холм. Старый холм, укравший мое детство. На его макушке торчат почерневшие стены. Клыки убитого хищника. Ребра Ворона.

Почему люди не хоронят дома? Кирпичные существа заслуживают огромные памятники с двумя датами, обозначенными через черточку, венки и почести. Но больше всего они заслуживают нашу любовь.

Я бреду к изуродованной груде костей – к моему мертвому другу. Ржавые ворота колыхаются на ветру.

– Сомневаюсь, что это хорошая идея, – бросила мне вслед матушка, когда я запер калитку и направился в сторону леса.

Я приехал к предкам вчера. Весь ужин притворялся немым и не обращал внимания на расспросы Воробья.

Мы же продержимся этот вечер?

«Пап, мам, видите? – безмолвно спрашивал я. – Ваш сын вылечился. Ваш сын нормальный».

Вчера они мне верили.

Теперь матушка снова чует мое «Что-то не так».

– У тебя все в порядке?

– Лучше не бывает, – хриплю я, натягивая капюшон.

В университете у меня нет друзей. Приятелей – завались. Я слоняюсь по утреннему городу, наблюдаю за жизнью нормальных людей , фантазирую, кем бы я был, если бы не тиканье Zahnrad.

Да черт с ним.

Никем бы я не был. Без домов я бы сдох.

Правда, в начале года я познакомился с одной странной девчонкой, учащейся в соседней группе, – Ди – мы вместе готовились к олимпиаде по математике. Кажется, она тоже из моего поселка: я нашел у нее в конспекте снимки Ворона, еще живого.

– Понравилось? – спросила она, когда я рассматривал ее работы.

И я ответил, что понравилось. До безумия.

Как же мне хотелось забрать эти фотографии! Заключить их в рамки, спрятать под подушку.

– Зачем тебе олимпиада? – с трудом выдавил я.

– На фотоаппарат коплю. Чуть-чуть не хватает.

– Тогда удачи. Ради таких снимков ты обязана победить.

И она победила. А потом возненавидела меня за это. Ди терпеть не могла, когда ей поддаются, но я-то не знал… и поддался. Больше мы не пересекались.

Я взбираюсь на холм и застываю перед ним .

Яблони подросли. Тянутся друг к другу, обнимаются ветками.

Ворота распахиваются. Нет, не из-за того, что Ворон так захотел. Так захотел сквозняк, только и всего. Мой приятель мертв. Он никогда не откроет двери.

Я поднимаюсь по засыпанным землей ступенькам и ныряю в комнату, где когда-то бывал чаще, чем дома. Здесь тихо. Часы не тикают, рамы не хлопают, половицы не скрипят.

В нос бьет запах сырости.

Я спрашиваю у дома:

– Как ты?

А мне отвечает ворона, шагающая по подоконнику:

– Кар.

Она пялится на меня так, словно вот-вот разрыдается, и – взлетает. Что, если между черными перьями и потрепанными крыльями прячется мой друг? Что, если он ждал нашей встречи в обличии птицы?

Слюнтяй.

Я пинаю гору бутылок из-под пива.

Нет, не ждал. Ворон умер миллиард лет назад. Отправился в отпуск. А местный сброд устроил пир на его могиле.

Я бы разбил эти бутылки и запихал бы осколки в глотку каждому, кто здесь шлялся.

В комнате страшно : обои сгорели, тумбочка, где билось сердце и валялись шашки – тоже. Люстры нет. Ничего нет, кроме потолка-дуршлага и следов чьего-то праздника. Лестница на второй этаж превратилась в гору железок. Окна развалились окончательно. Огонь выколол Ворону глаза.

Отпечатки ладоней хозяев стерлись. Кирпичи, кругом кирпичи…

Я веду пальцами по пыльной стене, ищу наши рисунки.

Наи-и-ивный. До сих пор ребенок. Странный ребенок.

Хотя нет.

Просто идиот.

Прошло два года. Пламя все сожрало, а что не получилось уничтожить у него – уничтожили дожди… Должны были уничтожить. Взгляд упирается в белые четкие линии. Облако. Наши ладони. Кто-то нарисовал их. Воссоздал рисунки по памяти. Неумело и криво, но воссоздал.

Я касаюсь мизинцем неровных линий, боюсь, что спугну галлюцинацию. Или реальность? Нет, это определенно мел. Как и раньше.

Она проведывала Ворона. Возможно, час назад, возможно – день. Но проведывала.

Я оступаюсь и падаю. Растягиваюсь на крыльце. Затылок плавится от боли. Вместо неба – черные кляксы.

Но мне все равно.

Я обязан ее найти.

Обязан.

Над поселком обнимаются тучи. Огромные черные лохмотья мечтают упасть на нас. Где-то чертыхается гром.

А я чертыхаюсь в ответ и мчусь на пятую улицу. К участку – о боги! – без огорода, где пахнет яблоками и орехами. Где за окном прячется мини-комната мини-девочки. Где живет Ласточка.

По пути я то и дело натыкаюсь на сгоревшие постройки. Вот хижина подруги предков. У нее, как и у Ворона, уцелели лишь кости, а вот трехэтажный дом Пашки. Полый . Черный.

Новый мертвец.

Свежие следы огня.

Что же с ними не так?

Я стараюсь не поддаваться страху, не слушать шепот уцелевших домов и несусь, несусь дальше. Пересекаю дорогу и – застываю.

Здравствуй, Ласточка. Тебе к лицу белая краска. И если пламя постучится… Гони его прочь.

На воротах висит замок.

Если здесь и была Тора, то уже уехала. Дверь заперта, а на ручке болтается пакет – Хлопушка что-то забыла.

К счастью, на улице безлюдно, и я перемахиваю через забор. Странно, но теперь он не кажется мне огромным. Траву на участке не стригут – выросла по колено. Правда, до крыльца дорожка все же вытоптана.

Я подцепляю пальцем пакет. Кому я его отдам? Зачем я вообще все это затеял?

Глаза сами собой опускаются: орехи, много-много орехов. А между ними – записка, сложенная самолетиком.

Сердце деревенеет.

Не читай, дурак.

Не читай.

Я вытаскиваю послание и ломаю самолетик. Этот ровный, размашистый почерк, с одинаковыми «ж» и «ш» я не забуду никогда.

«Я знаю, что ты приехал. И не сомневаюсь, что залезешь проверить пакет. Следи за Воробьем, Захар. Следи в оба. Если заметишь что-нибудь странное – сломай Zahnrad. Без жалости. Без разговоров. И… не злись, пожалуйста. Ворон меня сам попросил. Так было нужно. И ему, и нам. Прощай».

Так было нужно.

Прощай.

Мы разминулись. Как же глупо.

Я комкаю записку и сую ее в карман.

Зачем мне следить за Воробьем? Зачем ломать его сердце?

Я не убиваю дома. Я – не ты, Тора.

– Зд-д-дорово!

Я подпрыгиваю и рассыпаю немного орехов. Сквозь заборную сетку на меня таращится Пашка. Мой враг. Верный враг. Его волосы по-прежнему торчат. На виске белеет шрам-полумесяц – подарок от Ворона. Пашка почти не изменился, разве что вымахал до небес.

«Он начал заикаться?» – мысленно удивляюсь я.

Горизонт рассекают молнии.

Я подхожу к забору и, повесив на железные шпили пакет, перелезаю.

– Привет.

И вот, в шаге от меня человек, убивший моего друга. Человек, которого я в отместку заставил сожрать песок и закусить дерьмом.

Пашка хлопает меня по спине, как закадычного друга.

– Как жизнь?

– Не жалуюсь.