Рейчел Бердж - Корявое дерево [litres]

– Ты что, упала в снег? – спрашивает он.

Я допиваю свой кофе и бормочу:

– Да. Нет. Не знаю.

Он берет из моей руки чашку.

– Но что-то ведь случилось. Давай, рассказывай.

Мне хочется рассказать ему все, но с чего начать?

– Ты мне не поверишь, – говорю я.

Он садится рядом со мной и ставит чашку на пол, затем поворачивается ко мне лицом и пристально смотрит в мой зрячий глаз.

– А ты испытай меня.

Я вспоминаю лицо женщины в стволе дерева, и у меня начинают стучать зубы.

– Ты все еще не согрелась. Достаточно на тебя посмотреть. – Стиг растирает мои руки по всей длине, потом пытается прижать меня к себе.

Я отшатываюсь, а потом с тоской уставляюсь на его грудь. Мне так хочется, чтобы он меня обнял, но его джемпер… Я бы не вынесла, если бы почувствовала, что он мне не верит.

Стиг опускает руку, на лице его, если приглядеться, можно увидеть обиду. Я начинаю грызть ноготь, досадуя на саму себя.

– Прости, Стиг, это просто из-за того, что…

Он смотрит на меня с надеждой, но я не знаю, как закончить это предложение. И закрываю рот, боясь заговорить снова, потому что вполне могу не удержаться и заплакать.

Стиг смотрит мне прямо в лицо. Большинство людей, видя мой уродливый глаз, либо пялятся на него, либо отводят взгляд, он же смотрит мне прямо в глаза, даже не моргая. Потом улыбается, и я чувствую трепет в сердце.

– Ты что-то говорила о том, что моя одежда не должна касаться тебя. – Стиг хватает низ своего черного джемпера и подтягивает его к носу. У надетой на нем под джемпером серой толстовки истрепаны края. Он нюхает свое плечо. – От меня что, несет потом? Я уже давненько не стирал ничего из своих вещей.

Я не знаю, плакать мне или смеяться.

– Нет, дело не в этом.

Стиг снова улыбается, демонстрируя прелестные ямочки на щеках. Потом выражение его лица вдруг становится серьезным. Он понижает голос:

– Обещаю тебе, что не буду пытаться брать на себя роль судьи. Так что, что бы это ни было, можешь рассказывать мне смело.

Колупая ногти, я выдавливаю из себя слова:

– Со мной столько всего случилось. И я умею делать кое-какие вещи, странные вещи. И я вижу вещи, не видимые для других.

Стиг отвечает не сразу:

– Ну-у, что ж, понятно. А какие странные вещи?

– Такие странные, что страннее не бывает.

– Страннее странного?

Я чуть заметно киваю, и он заправляет свои длинные волосы себе за уши.

– Это как-то связано с Норнами? Ты говорила что-то такое о женщине в дереве.

По моему лицу скатывается слеза. Стиг обнимает меня, прижимает к себе, и я падаю ему на грудь. Как только моей щеки касается шерсть его джемпера, мое сознание захлестывает поток чувств и воспоминаний. Этот джемпер пропитан угрызениями совести. Стиг винит себя в смерти своего отца. Он позвонил отцу в два часа ночи, заявив, что не может доехать домой после вечеринки, хотя на самом деле ему было кого попросить подвезти его. Просто мать препятствовала их встречам, и Стигу хотелось поговорить с отцом. Когда его отец так и не появился, Стиг пошел домой пешком под дождем, ненавидя всех вокруг. На следующий день к ним в дверь постучалась полиция. Машину его отца нашли на дороге – она всмятку разбилась о фонарный столб.

Стиг строит из себя беззаботного весельчака, но в душе у него столько гнева, печали и ненависти к самому себе. Он шутит, чтобы замаскировать свою боль. Как же я не заметила этого раньше? Он нежно гладит мои волосы, и мне так хочется избавить его от душевных мук. Я заставляю себя отвлечься от эмоций, которые содержит в себе его джемпер, и вдыхаю его аромат: смесь шампуня, древесного дыма и едва различимого запаха пота. Его тело такое теплое, такое надежное, что мне хочется сидеть так вечно.

Тихим шепотом он говорит:

– Расскажи мне все. Я уже достаточно большой и достаточно страшный мальчик, чтобы понять все. Ведь так, кажется, говорят англичане?

– Тебя никак нельзя назвать страшным. – Мое сердце начинает учащенно биться от одного взгляда на него. Келли, бывало, просматривала глянцевые журналы, вырывая из них фотографии парней, а потом делала из них коллаж, чтобы таким образом создать свой идеал мужчины. Я смеялась над этой ее причудой и говорила, что это сродни тому, что делал Франкенштейн, создавший из частей трупов жуткое существо и ожививший его. По правде говоря, мне никогда не нравились опрятные и респектабельные молодые американцы, которых предпочитала она – и я по-прежнему не знаю, нравятся ли мне музыка «хеви метал» и одежда черного цвета; мне просто нравится Стиг. Возможно, если бы он отдавал предпочтение юным танцовщицам из групп поддержки спортивных команд или королевам школьных выпускных балов, я бы смотрела на него по-другому, но ему по душе девушки с пирсингом, в чудной одежде и с татуировками, девушки, не похожие на остальных.

Я прижимаю голову к его груди, желая поделиться с ним всем, что со мной случилось, хотя это и страшит меня.

– Я упала с того корявого дерева за домом несколько месяцев назад. Так я повредила глаз.

Стиг прижимает руку к моей голове, но ничего не говорит. Я продолжаю говорить, боясь, что, если не скажу этого сейчас, то не смогу произнести этих слов никогда:

– Это началось в больнице. Я могу многое узнавать о людях, просто прикасаясь к их одежде, как будто в материал, из которого она была сделана, впечатались их воспоминания и эмоции. – Я сглатываю и добавляю: – Я думала, что Мормор сможет мне это объяснить. Поэтому я и приехала сюда.

Внезапно от джемпера Стига мне передаются и другие чувства – страх и недоверие. Так я и знала!

Он пытается говорить спокойным, ровным тоном:

– Стало быть, ты полагаешь, что написанное в тех дневниках – правда?

Я уже не могу остановиться. Раз он и так считает, что я не в своем уме, то что мне терять? К тому же если я кому-то этого не расскажу, то просто лопну.

– Я только что видела в стволе дерева женское лицо. Думаю, это была одна из Норн. – Я опускаю взгляд на руки, чувствуя себя паршиво из-за своих безумных слов.

Стиг отвечает осторожно: – Возможно, этому есть и другое объяснение. Люди, страдающие от гипотермии, иногда видят то, чего нет. Если ты упала в снег, быть может, это холод вызвал у тебя…

Я вырываю руку из его руки. Стиг тянется, чтобы схватить ее снова, и рукав его джемпера скользит по моему предплечью. И тут же меня накрывает новая волна острого чувства вины. Стиг разозлился на своего отца, а потом, когда оказалось, что тот погиб, испытытал чувство вины из-за того, что был на него зол. Он бы все отдал, только бы поговорить с отцом еще раз.

Я, не раздумывая, говорю:

– Знаешь, не казни себя за то, что той ночью позвонил отцу. Твоя мать всячески мешала вам видеться, и тебе просто хотелось провести с ним какое-то время. Ты не мог знать, что он врежется в фонарный столб.