Михаил Стрельцов - Узют-каны [litres]

Пётр уселся на крыльцо, наблюдал за заходом солнца и ковырял найденным гвоздем консервную банку. Не хлебом единым сыт человек. Консервами. Проткнув крышку, Пахан приложился к дырочке и высосал из банки всё, что смог. Поболтал, прислушался, как сайра бултыхается в обезжиженной ёмкости. Вытащил из дома ноутбук и хлабыстнул его о порог. Порылся в рассыпавшихся деталях, пытаясь найти что-нибудь острое. Не нашёл. А за аппаратуру должно быть туристы осерчают… Пётр размотал лоскуток, оторванный от робы, и взглянул на рану. Осколком вырвало кусок мяса чуть ниже плеча. Вздохнул, выкинул окровавленную полоску, оторвал новую и сделал перевязку. Хорошо хоть жив остался. А остальные червей кормят.

Пахан почувствовал, что додумался до очень важного. На пасеке чего-то не хватает. Мертвецов! Чёрт возьми, они же куда-то дели убитых! Естественно – закопали! Пётр огляделся, подошёл к невысокому холмику свежевскопанной земли. Нет, это не могила. Колодец что ли рыли? А река на что? Чокнутые, это он сразу понял. Никогда не сообразишь, что у них на уме. Туристы.

Он обошёл избушку и сразу наткнулся на могилу. Облепленные землёй лопаты валялись тут же. Последние пристанище его группы. Сыча, насколько он помнил, шлёпнули сразу. Газона потом, в лесу. А что случилось с Саней и недоделанным? Пахан следил за избушкой всю ночь и всё утро, но никто из них рядом не ошивался. Стреляли только поутру. Среди туристов дружков не было. А это очень важно. Если Ферапонта с Урюком шлёпнули без особых разбирательств, то и его может ожидать такая же участь. Возможно, он поторопился с решением сдаться ненормальным? Значит, нужно посмотреть кто в могиле.

Заниматься раскопками Петру не хотелось. Но что делать? Он разворошил землю, копнул несколько раз и посмотрел вслед скрывающемуся за горизонтом солнышку. Надо торопиться, а то до темноты не успеет. На миг ему показалось, что за ним наблюдают. Оглянулся, и рыжая тень шмыгнула в кустарник, который приглушённо хрустнул. Лиса? Чёрт с ней! Сверху лежал Ферапонт. И сразу подарок! В пояснице застрял огромный кухонный нож. Пахан вытянул из трупа необходимый инструмент, перевернул Сыча, покопался ещё, разгребая землю руками. Ага. Газон. Урюк ещё гуляет. Забыв о покойниках, выяснив, кто из них имеется в наличии, Пётр залюбовался приобретением, решив оставить неприятное на потом. Куда они денутся? Закопать успеет. Или пусть туристы сами потом зароют. А вот нож – это не пистолет с одним патроном. Это надолго. Хоть какое-то оружие.

Потом он долго с помощью песка и воды очищал лезвие от крови. Ночь застала его на берегу. А он, удовлетворённо сопя, вспарывал принесённые с собой консервы, руками ел сайру, мажа её маслом отросшую бороду. Пустые банки выбрасывал в реку.

Затем вернулся в избушку. Свалился на кровать и, еле успев подумать, что туристы могут вернуться засветло, захрапел. В лесу ночевать больше не хотелось. Прошлой ночью он видел волчьи силуэты, скрывающиеся за деревьями, и боялся шевельнуться.

Пусть его застанут спящим человеческие существа, а не голодное зверьё. Ему ничего не снилось. Только однажды вздрогнул, когда под утро у реки лопнула автоматная очередь, но тут же забыл об этом и перевернулся на другой бок.

Разбудил его взрыв. Пожаловали! Война, что ли, началась? Им бы только пострелять и гранатами побаловаться. Гранатам Пахан особенно не доверял. Повязка за ночь увлажнилась, пропитавшись красным. Он сидел на кровати ещё сонный и прикидывал. Сначала необходимо затаиться и наблюдать. Прихватив оставшийся провиант и одеяло, Пётр выскользнул из избушки, залёг в кустах, ожидая, когда «туристы» вернутся…

…Урюк бестолково брёл по тайге, опираясь на двустволку, как на посох. Истощённый, тем не менее, оглядывался – вдруг неожиданно появится ещё кто-нибудь. Есть не хотелось. Голод отступил. Но нутро грызла пустота, словно там образовалась дыра, втягивающая в себя последние силы. Вначале ему везло. Питался ягодой и орехами. А после того, как вышел к реке и увидел переправляющегося с помощью каната мальчишку, возникло ощущение отупения и безразличия. Какая разница, будет чего пожрать или нет? Его бросили! Его все бросили! Каждый имел полное моральное право пристрелить, как собаку. Впервые в жизни Урюк понял, что никто не будет о нём заботиться. Предоставленность самому себе откликнулась полнейшей растерянностью.

– Это нечестно, – бормотал он, даже не защищаясь от хлеставших по лицу веток. – Нечестно.

Ночью он не спал, вздрагивая при каждом шорохе. Разочарование слиплось с паникой, а затем с апатией. Нечестно. Какое они имели право бросать его одного в лесу, где голодно и страшно? Кто они – Урюк не знал. Да все! Пахан, Газон, Ферапонт, Сыч. Нет. Сыча, кажется, убили. И те, кто убил Сыча, тоже не имели право поступать нечестно. Они забыли о нём, даже не искали…

Урюк подозревал, что выглядит непривлекательно, женщины всегда его сторонились. Прозябая со всевозможных сортов алкашками, иногда находил в этом своё преимущество. Худо-бедно накормят, обстирают, составят компанию за выпивкой, выслушают жалобы на окружающий мир и почти всегда согласятся. Поэтому, когда очередная стерва внезапно возразила, что на Кировском водка дешевле, он прямо и бесповоротно решил её убить, даже не подумав, что за это могут наказать. Ошарашенный следствием, потом сообразил, что и в тюрьме жить можно. Даже ещё лучше. И если бы зэки не угнали фургон, где он имел несчастье находиться, никогда бы не подумал о побеге – наоборот, если бы его выпустили, обязательно нашёл бы способ попасть обратно. Детская привычка дёргать нижнюю губу по вроде бы незначительным поводам для волнения – означала, что всё неправильное по отношению к нему воспринимается болезненно. Никто на это не обращал внимания, а над оттопыренной губой смеялись. Урюк не был красавцем. Но за последние дни достиг невозможного. Редкие волосы скатались от грязи, лицо почернело, над обтянутыми кожей щеками пусто индевели ввалившиеся, воспалённые тревогами и бессонницей глаза, бегающие как у хорька. Несмотря ни на что, он всегда знал: рано или поздно кто-то появится. Найдёт, накормит и выведет из опостылевшего леса. И этот кто-то приласкает, выслушает и позаботится о нем.

Поэтому после того, как патлатый мальчишка приземлился в двух шагах от места, где затаился Урюк, он не удивился, услышав ласковый, но одновременно твёрдый голос:

– ТЫ ВИДЕЛ, КАК ОН ЭТО ДЕЛАЕТ. ТЫ СМОЖЕШЬ!

– Кто ты? – шепнул Урюк.

– ЗОВИ МЕНЯ – ХОЗЯИН!

– Слушаюсь, Хозяин, – мальчишка скрылся из вида, а Урюк торопливо пристегнулся, оттолкнулся от берега и заскользил над рекой.

Очутившись на другом берегу, отдышался, подёргал губу и прислушался. Из леса выходили люди. Он шмыгнул за деревья, обжёгся об крапиву, но продолжал прятаться и вглядываться. У переправляющихся возникла заминка. Первый стрелял, затем они пошли вслед за пареньком. Урюк следил за ними какое-то время. Похоже, пацан им не понравился, потому что тот, кто стрелял над рекой, взорвал его гранатой. Затаив дыхание, Урюк продолжал смотреть. Когда «забинтованную руку», которого зачем-то связали, оттащили в лес, он подумал, что тот отбросил копыта. Так ему и надо! А воинствующий знакомый Газона, по всей видимости, уквасился, потому что наблевал и даже не мог идти самостоятельно. Больше всего настораживала зыбкая полоска дыма, тянувшаяся сквозь кроны деревьев. Если всмотреться, то можно различить отдельные вспышки, напоминающие зарево восхода.