Михаил Стрельцов - Узют-каны [litres]

Урюк заплакал, целуя землю. Он благодарил Хозяина. Если бы не успел переправиться, сгореть в лесном пожаре – стало бы перспективой сегодняшнего дня. Хозяин услышал благодарность и приказал подчиняться во всём. Урюк послушно двинулся в чащу, опираясь на ружьё. О нём теперь заботились, и ничего, что голос слегка пугает, важно было знать, как и что делать. Нужно идти прямо, не обращая внимания на усталость и голод. Так сказал Хозяин. А он знает всё-всё…

– Тумба-тумпа-тумба-на, тумбадинушка, – напевала Маруся, карабкаясь на кедр. Со стороны могло показаться, что она влезает по ветвям, как белка. На самом деле каждое движение было рассчитано. Сосредоточившись, Маруся выглядывала толстые ветки, нащупывала, подтягивалась, забрасывала ногу, попутно хватаясь за заранее выбранные опоры. Достигнув середины ствола, посмотрела вниз. Ей казалось, что карабкается бесконечно долго, но прошло всего десять минут с тех пор, как земля осталась под ногами. Молчун по-прежнему дрых, свернувшись калачиком. И хотя река уже показалась, Балагура на берегу не было. – Опа-опаньки, ля-ля, опа-опа! Полечу сейчас отсюда кверху ля-ля!

От бессилия и неопределённости некоторые вскрывают вены, бьются об стену головой, а Маруся влезла на дерево. Это первое, что пришло на ум, когда скопившаяся энергия не умещалась в рамках молчаливого ожидания. Но здесь была своя логика. С высоты можно было как-то определиться и предположить, сколько времени у них осталось. Прижимаясь к стволу, распределив вес тела по ветвям, дождалась, когда выровняется дыхание, и всмотрелась в тайгу.

Открывшийся вид ошеломил. Лесная преграда толщиной в два километра, удивительно тонкая, если смотреть сверху, отделяла пасеку от стены огня. Маруся попыталась отделаться от двухмерности видимого, и чётко различила, что первыми, с жуткой равномерностью – правая-левая, правая-левая – выступают кончики коготков. Они врезаются в нетронутый массив, за ними овальными вытянутыми полосками, по четыре в кучке – правая-левая, правая-левая – соскребали траву и кусты оранжевые когти. Через минуту на это место опускалась огромная огненная пятка, оставляя за собой выжженные следы. Вслед за ней раздуваясь покачивалось шарообразное уплотнение, с чавкающим треском пожирающее остовы деревьев, выжигая остатки зелени. За шаром следовала сама стихия, расталкивая направо и налево сумевшие уберечься от авангарда пихты, ели и кедрач, сбивая искрами кроны.

Огонь вытягивался вглубь, заканчиваясь выпуклостями по краям и бледным, чахнущим хвостом, перебегающим из стороны в сторону в поисках – чего бы сжечь. Словно некое исполинское животное, состоящее сплошь из огня, ползло на брюхе, пожирая всё на своём пути. Маруся даже рассмотрела рогообразные отростки на шаре, похожие на торчащие уши. Всё это распадалось, опять собиралось вместе, как в калейдоскопе, чавкало, трещало, мурлыкало, выпуская из ноздрей облака гари.

– Эй, космонавт! Слезай! – крикнул Молчун. – Вообще-то постой так ещё! Знаешь, снизу захватывающее зрелище! Так и хочется представить, что на тебе юбка, а не штаны!

– Заткнись, наркоман! – завопила хохоча девушка. – Головка не бо-бо? Ого! Наше одеяло за ульем валяется! Ползёт! Тьфу! Показалось!

«Хрена с два тебе показалось!» – подумал под одеялом Пахан, спешно отползая в сплетение кустов.

Пока Маруся спустилась, вытирая испачканные смолой руки об джинсы и вытряхивая из волос хвою, Молчун любовался её подтянутой гибкой фигурой. Он затягивался сигаретой и думал, что прекраснее девушки на свете не существует. Она умудрялась воплощать в себе неотёсанного забавного подростка и изумительную грацию богини, озорство и неподдельную серьёзность. Смородинки-глаза волновали и притягивали ещё тогда, когда она посадила его на мотоцикл и повезла к старику-пасечнику. Но тогда очень болела голова. И всё-таки, перед ним была взрослая женщина, испытавшая за последнее время столько переживаний и хлебнувшая со всеми полную чашу безумия, что на её месте любой другой сейчас бы бился в истерике, а не лазил по деревьям.

– Я сильно выёживался? – спросил он, когда девушка подошла.

– А почему, по-твоему, я на дереве оказалась? Хватило. Даже Борис удрал.

– По крайней мере, не выражался?

– Это как посмотреть, – улыбнулась Маруся. – Ты напоминал капризного ребёнка. Так и тянуло отшлёпать.

– Ещё не поздно, – заметил Молчун и обнял её, крепко прижав к себе.

Она зарылась лицом в плечо и зашептала:

– Мне очень плохо. И страшно. Кто-то разворошил наши вещи, разбил ноутбук. И я… не знаю… Так рада, что ты вернулся…

– А Командир где?

Маруся молчала, понимая, что может разреветься, как дура:

– Не отпускай меня. Держи крепче.

Они долго стояли, скрестив друг на друге руки, возможно только сейчас полнокровно принимая свершившийся ужас и одиночество. Осознавая, что ещё живы. Остались жить. И только живым присущ страх, печаль, близость. Ветер ласкал их лица, взлохмачивал волосы. Над головой размазывались по небу чёрные кляксы дыма.

– Больше всего на свете я хочу держать тебя и не отпускать, – откликнулся Молчун.

– Огонь! Вижу огонь! – девушка отстранилась и показала на желтоватые кончики коготков, ощупывающих последние ряды преграды между ними и стихией. – Так быстро!

– К реке! – спохватился Генка, подхватывая рюкзак и автоматы. – Борис с оружием?

– Да! Он у воды! Гитару берём?

– Шурика нет, – напомнил он и сразу замкнулся, замутились глаза, прогнав живость.

Спешно экипировавшись, помчались к берегу. Коготки в недоумении проскользнули на прогалину, ощупали пространство, заставив вспыхнуть высохший репейник… Балагура нигде не было. На дороге, как крошки мальчика-с-пальчика, валялись обрывки бумаг, фотографий, раздавленная ногой фотовспышка, рубашки, носки. Ветер листал страницы пятьдесят первого тома собраний сочинений Ленина, катал в пыли денежные купюры и старался проделать то же самое с документами. Похоже, Борис вытряхивал рюкзак на ходу.

– Что-то произошло, – Молчун закусил губу.

– Я не выдержу этого снова, – взмолилась Маруся. – У нас нет гранат. А если ОНО живёт? Боже!

– Боря! – позвал Генка. – Отзовись! Боря, где ты?

Продолжая идти быстрым шагом, они оглядывались, ожидая увидеть всё что угодно, но только не ухмыляющегося Командира, держащего их на прицеле балагуровского автомата.

– Далеко бежим? – Иван возник почти из ниоткуда, и только покачивающиеся ветки ивняковых порослей говорили, что он прятался там. – Услышал, как вы орёте, и подумал: не пора ли встретиться?