Михаил Стрельцов - Узют-каны [litres]

…Больно! Солнечный свет причинял невыразимые страдания. Напичканный кислородом воздух обжигал. Отто мог бы кричать, если бы имел рот, мог бы почесать шелушащееся тело, чтобы удержать сползающую кожу, но у него не было рук, и ног тоже не было. Единственное, чего он хотел: спрятаться, укрыться. В темень! В сырость! Туда, где пахнет трухой и гнилью, потому что нет ничего ароматнее этих запахов, и ничего уютней сырой темноты. Если бы у Отто была голова, он мог бы её повернуть. И несуществующие глаза не видели, что на выгнутой под собственной тяжестью ветке болтается пустой рюкзак с одинокой лямкой. Под рюкзаком никого не было.

Когда же придёт ХОЗЯИН, ИЗБАВЛЯЯ ОТ МУЧЕНИЙ?

– Я иду. К тебе. Хозяин. Я иду, – бормотал скелет, отдалённо похожий на человека.

Целенаправленно продираясь сквозь чащу, как дубину используя двустволку для борьбы с крапивой и репьём, вымахавших в человеческий рост, Урюк напоминал достигшего крайней степени дистрофии сумасшедшего. За несколько часов он, сбросив килограммов шесть, высох. Под грязной одеждой, как у Кощея Бессмертного, выпирали ребра над впалым животом. Ссохшиеся, покрытые струпьями пальцы могли посоперничать в бледности с экспонатом из кунсткамеры. На обтянутом кожей черепе фанатично сверкали ввалившиеся глаза. Похоже, он не замечал, что изменился. Резко поредевшие волосы обнажили гигантские бородавки на темечки и шее. У него выпали передние зубы, а язык распух от жажды. Горло, казалось, обернули в наждачную бумагу.

Но Урюк даже не остановился у родника, спокойно перешагнув живительную влагу. Хозяин ждал его. И только его! Взвалил чрезвычайную миссию на этого человека. Урюк знал об этом и победоносно шествовал, стремясь положить на алтарь Божества свою голову, если понадобиться. Ведомый голосом Хозяина, безостановочно повторял заклинание:

– Я иду. Иду. К тебе. К тебе. Иду.

Если он дойдёт, то всё изменится. Будет всё хорошо. Урюк не умрёт. Теперь никогда не умрёт. Разве не стоит для этого немного пострадать? Уверенный в своей цели, он неожиданно растерялся, когда достиг чёрных, возросших на болотистой почве тополей, а голос, зовущий его к себе, исчез. Вновь подступило ощущение свершившейся несправедливости. Неужели его бросили? Голос, кажется, обещал, что подскажет, как необходимо поступить для того, чтобы выбраться из тайги. А теперь смолк. Хозяин врал? Его опять обманули! Урюк с удивлением обнаружил, что несмотря на ярость и слёзы бессилия, он чувствует, как напуган. И не внезапно наступившей тишиной в голове и неопределённостью, а чем-то другим. Надо было бежать отсюда, от этого места. Потому что впереди ждал бесповоротный ужас, от которого волосы встают дыбом и обрывается биение сердца. Предупреждение исходило изнутри. Обострённое, как у всех психов, чувство самосохранения сделало последнюю попытку для спасения. Но Урюк лишь тоскливо подвывал, кружась на месте и дёргая губу. Измождённый организм напомнил о себе. Покачиваясь, человек продвигался вперёд, цепляясь за лысые чёрные стволы, постанывая, когда вечно влажная кора щипала язвы на ладонях.

Высохший сломанный тополь, стрелой застрявший меж двух других напомнил ему готовый к атаке мужской половой орган. Урюк, хныкая, помочился в кусты, перелез через завал и увидел уткнувшийся носом в землю вертолёт. Безумное лицо оросили неподдельные слёзы радости. Прости, что усомнился в тебе, Хозяин! Прости! Урюк теперь понял, куда вёл его мудрый голос. Не дав погибнуть в огне, показал верный путь к спасению. Улететь! На вертолёте можно улететь! Из леса! Из разума. Из жизни. Но улететь! И не беда, что Урюк никогда не умел управлять подобной штукой. Он научится!

– Я иду! Иду! Да-да! Иду!

…Всего несколько шагов отделяло их от тела Ивана. Молчун надеялся обойтись без происшествий. Надо забрать у трупа автоматы. Подойти и взять. И сделает это зэка. Возможно, подставить его будет нечестно, но рисковать Марусей и собой просто не имеет права. На всякий случай. Если Командир превратился в одну из тех тварей, но пока прикидывается мёртвым, ожидая жертву, что же: для такой роли кандидатуры лучше, чем бандит, не найти. Жестоко, но факт. Маруся же заранее уверила себя: мертвец оживёт. Так было, и не раз. Она согласилась, что можно не возвращаться за вещами, но без оружия обратная дорога к посёлку будет менее уверенной. Когда-то же должно им повезти?! Но увиденное превзошло все ожидания.

– Ёшкин кот! – Пахан с отвращением попятился. – Ни в жизнь не подойду! Ни в жизнь!

– Это ещё хуже! Боже! Разве может быть так? – если бы Марусю не вырвало десятью минутами раньше, такое произошло бы сейчас.

Бортовского не было. Его тело, где ожидалось увидеть ноги, руки и прочие человеческие атрибуты, заменил пульсирующий в агонии гигантских размеров слизень. Извиваясь, он бился, попутно меняя краску с тёмно-розовой на мёртвенно-бледную. Волнообразное горбатое существо медленно и бестолково елозило, накрывая автоматы сплющенным брюхом. Молчун моментально прикинул, что слизень, хоть и выглядит устрашающим, практически безопасен. Похоже, он умирал. На утончённой конусообразной конечности двигались шрамы углублений, пережёвывая вечную жвачку. От мысли, что такая фиготень сидела в Иване всё время, закружилась голова. У-у, червь! Ах, если бы Бортовский знал, во что превратится после смерти, он, возможно бы, застрелился. Повеселив мысли, Молчун почувствовал облегчение. Червь привлекал внимание, завораживал, словно они подглядывали за чем-то неприличным. Безобразное отталкивающе привлекательно. Что, в принципе, есть человек? Имидж, личинка, личина. Его сущность – червь. Голодный и любопытный. Не червяка ли мы напоминаем в утробе матери? И разве не черви проводят нас в самый последний путь, превращая из тела в прах? Если распределять пальму первенства между живыми существами планеты, вполне заслуженно завоюет её не лев, не черепаха, не слон, не человек, а червь, питающийся падалью. Он бессмертен и всесилен.

Маруся первой уловила опасность:

– Борис исчез! Он где-то здесь! Чувствуете, как воняет?

– Вздернутый смылся, – удивлённо подтвердил Пахан.

На ветке болтался пустой рюкзак.

– Пора! – уныло сообщил Молчун. – Убираемся отсюда!

В спину дохнуло теплом, которое через минуту превратится в пекло. Огонь пересёк вырубленную просеку, уничтожив древнюю хижину, попутно слизывая ульи. Осторожно обойдя гигантского червяка, они попытались пройти к реке. Но, поражённые, остановились. С берега к ним направлялся старый знакомый. Разбрызгивая зелёную жижу из ран в боку, оставленных автоматной очередью, медведь неуклюже припадал на все четыре лапы. Он не рычал – молчаливым становясь страшнее. Свалявшаяся шерсть напоминала мокрую ветошь, которой вытирали солидоловые пятна на полу мастерской. Глаза горели подозрительно-красными светофоринами. Но самым жутким было: голова Шурика, свисающая с оскаленной пасти пародией на мохнатую бороду необычной круглой формы. Патлы, которыми Сашка гордился, слежавшись, закрывали лицо уродливыми толстыми змеями.