Михаил Стрельцов - Узют-каны [litres]

К чувству причастности к великим событиям, однако, примешивалась горечь понимания, что его используют. А значит, потом он вновь окажется ненужным. Но пока Урюк был невыразимо счастливым, хоть для чего-то пригодилось его обыденно-скучное существование. Инструмент практически сам прыгал в руки, не оставляя возможности для досады. Покопавшись в моторе, Урюк каким-то образом узнал, что устранил все неполадки. Он не имел ни малейшего представления о том, как должны работать эти сложные механизмы и тем более возбуждался от результатов своих действий. Чёрт возьми, да он гений в технике! Если бы знать это раньше! Уверенно прошествовав к кабине, Урюк привычным путем, через окно, вскарабкался, оказавшись внутри. Хозяин вразумил подтянуть к вертолёту обломок тополя, отчего подъём был делом пустяковым. Наконец-то всё!

Насвистывая, попинал ногами осколки стекла, смахнул с кресла отвёртку и плоскогубцы и устроился за штурвалом. Кожа давно сползла с ладоней и пальцев, превратив руки в розовые гноящиеся крючки с чёрными пятнами мазута. Урюк хохотнул беззубым ртом, озорно дёрнул губу, которая, оторвавшись, осталась на пальцах. Недоуменно он размял скользкий комочек и размазал его по штанам. Почерневший провал рта обнажил набухшие дёсны. С лица поползла кожа, шелушась лоскутками. Безобразные клешни щёлкали рычажками, включая починённые приборы. Хозяин понукал, комментируя каждое движение. В бешеном азарте Урюк заёрзал в кресле, смахнул со скулы жгучий ручеёк гноя, попутно, раздавив ещё несколько язв. Пора! Сейчас он отправится в небо! Ещё один рычаг, и всё будет тип-топ, как иногда любил говаривать увалень Сыч.

Ленную тишь потряс вибрирующий, с присвистом лязг. Вертолёт заурчал, подёргиваясь. Так оживают доисторические чудовища, оттаяв из тысячелетних ледяных глыб. Двигатель завёлся сразу, но пока работал вхолостую. Если бы Урюк действительно разбирался в механике, он бы очень удивился по этому поводу. Дело в том, что в пробитых баках не осталось ни капли топлива. Напоминающий одновременно обнюхивающего и метившего столбик бультерьера, вертолёт дёрнулся, вспахивая носом болотную жижу, попытался рвануться назад, но безуспешно. Ликующий Урюк бестолково дёргал штурвал, восторженно наблюдая, как колышутся стрелки приборов. Сейчас полетим! Ну же! Почему не взлетаем?

– ВЕТКИ, ИДИОТ! ОСВОБОДИ ВИНТ! – гавкнул Хозяин.

Урюк кивнул, шмыгнул носом и ловко юркнул в окно, заползая по почти отвесной поверхности, словно имел при себе парочку магнитов. Оказавшись верхом на вертолёте, полуживой человек огляделся, скалясь беззубым ртом, что могло означать улыбку. Равномерный рокот напоминал урчание голодного, приготовившегося к прыжку животного. Единственной задержкой были толстые изжёванные тополиные ветви, застрявшие в винте. Одна из лопастей при аварии отломилась, другие погнулись, обвиснув, что ещё больше придавало вертолёту сходство с вислоухой собакой. Урюк отмахивался от листвы, вытягивая и распутывая ветки. Тугие и тяжёлые, они не хотели ломаться, впиваясь корой в израненное тело. На какое-то мгновение ему показалось, что это не ветки, а огромные жёлтые удавы, желающие заглотить…

– ЧЕГО КОВЫРЯЕШЬСЯ? – взвизгнул голос.

– Не могу, – выдохнул запыхавшийся Урюк, ноги соскальзывали с гладкой поверхности.

– ВОЗЬМИ ВИНТАРЬ! – Хозяин орал, взвинченный его неуклюжестью.

Урюк торопливо скатился на землю, разбив колени и плечо, в глазах лопнули пушистые круги, временно ослеп. На ощупь нашарил брошенную двустволку, подгоняемый чихающим рокотом, опять вскарабкался на вертолёт, ощущая его нетерпеливую вибрацию. В упор перестрелив удава-ветвь, упал, отброшенный отдачей, распластавшись на крыше кабины, словно обнимал вертолёт спиной. Винт протяжно заскулил, навёрстывая обороты, разрывая остатки удерживающих его тополиных веток.

– Полетим? – шепнул Урюк, поднимаясь.

В ту же секунду вращающаяся лопасть разделила его на две части, сбросив обе неровные половинки по разные стороны корпуса. Рокот двигателя взвизгнул, то наплывая, то утихая, напомнив раскатистый злобный хохот. Вертолёт качнулся и, нехотя повернувшись на запад, заскрежетал, вдавливая останки освободившего его зэка днищем в болото. Затем резко подпрыгнул огромной неуклюжей лягушкой, с грохотом подминая кусты брусники. В своё время Бортовский был прав, предсказав, что эта штука никогда не взлетит. Но есть и другие способы передвижения. Расталкивая деревья, оставляя за собой извилистый, вспаханный след разрушений, вертолёт пополз, рыча взбесившейся собакой, учуявшей запах жертв…

…Припадая, роняя спичечные столбики кедрача и ельника, выплевывая клубы дыма, огонь жался к земле, иногда вздёргиваясь ввысь, пытаясь рассмотреть близкую цель. Молчун поперхнулся дымом, закашлялся, вдыхая гарь и новогодний запах смолистых еловых лапок. Полными отчаяния глазами Маруся смотрела на него, дым коснулся и её лица, оставив чумазые разводы. Генка продолжал смеяться сквозь кашель, обнаружив, как девушка внезапно стала походить на индейца в боевой раскраске:

– Дурочка! Им пока нет до нас дела! Они не опасны. Нет голосов. Боли. Видений. Чувствуешь?

Пахан покрутил пальцем у виска. Он давно понял, что имеет дело с чокнутыми. Мертвецы и медведь, оттеснив их к огню, сгрудились вокруг слизня, как родственники, посещающие могилу, что Петру не нравилось куда больше придурков. Он тщательно высматривал просвет между дохлыми балбесами и занимающимися костром деревьями, пытаясь прикинуть возможность куда-нибудь проскользнуть, лишь бы не поджарить шкуру.

– Снимай! – Молчун набросился на девушку, стягивая с неё куртку. – В огонь побежим!

– Сгорим! – кричала Маруся, в треске рушащейся тайги она сама себя не расслышала.

Газон, державший под мышкой голову Шурика, бросил ей в слизня, тот сжался в кольцо, втягивая в скользкое тело упавший предмет. Потом в круг вступил Сыч. Бледно-жёлтая пена резко охватила его, промчавшись от ноги к затылку. Балагур, Газон и Ферапонт, беззвучно раскрывая чёрные, как жерло печи, рты, потянулись друг к другу, и Маруся заскулила, когда сплетённые руки начали слипаться, превращаясь в месиво из пальцев и когтей. Мертвецы стягивались, прирастая разными частями тела. Порозовевший червь обвил их ноги.

– Что я говорил! – вопил Молчун. – Академик прекратил их размножение. Обратная реакция. Спаривание. Сечёшь? Во время такой штуки радист раскромсал пилота и самого академика.

– Не понимаю, – девушка трясла головой.

Горящая ель рухнула почти рядом.

– Накрывай голову! – Генка тоже сдёрнул куртку, укутав лицо так, что сверкающие возбуждённые глаза выглядывали как из скафандра. Ель отвлекла внимание. Когда они опять взглянули на происходящее в трёх шагах, перед ними предстало извивающиеся скользкое безобразие. На толстом одноногом стержне раскачивалось раздутое пузатое многоручье тулова с тремя головами. Поцеловавшись ушами, Балагур засунул лысину в голову Ферапонта, а Газон, разинув пасть на пол-лица, старался их проглотить. Реальность кошмару придавала лямка рюкзака, мешавшая своей чужеродностью.