Михаил Стрельцов - Узют-каны [litres]

Жёлтые язычки метнулись к ним, но погибали не находя пищи. Выжженное чадящее пространство развернулось апокалипсической картиной. Монстр набух и взорвался, выплескивая утихомирившие огонь потоки зелёной гнойной жидкости. Вывернувшись наизнанку, сбив с себя пламя, он зарычал, выкрикивая бессвязности, и по-пластунски пополз за убегающими людьми. Не таким представлялось соединение разорванных семейных уз. Братоубийца, брат-огонь в попытке соития едва не убил их, носящих странное имя ПБО-41. Теперь только свежая кровь, свежая МАССА способна восстановить нарушенный баланс. Они почти потеряли контроль. И в городе какое-то время работало электричество, а убийцы внезапно опускали занесённую для удара руку. Немного плоти! А потом массы будет много. Очень иного. Весь космос.

Молчун вынес Марусю на нависающий над рекой уступ, с которого в своё время сиганул на лошади Бортовский. Огонь тоже коснулся щербатой поверхности, оставив на граните чёрные разводы.

– Мы ещё живы? – всхлипнула девушка.

– Самое время искупаться. Плавать умеешь? – подмигнул Молчун.

Потом он не смог вспомнить, каким образом пересёк зону пожара с Марусей на руках. Память отвергает тяжёлые переживания, кошмар становится сном. И только шрамы, рубцы и ощущения иногда вслепую бродят по задворкам мозга, выбрасывая воспоминания. Прыжок же вообще не зафиксировался в сознании, лишь беспокойство за Марусю. И неожиданный холод заставил забиться и закричать. Вода заглотила их и выплюнула, как поплавки. Течение закружило, волоча за собой. На уступ выползло агонизирующее существо, закричало тоскливо, вздёрнув вверх морду. Тут же хвост огня сомкнулся. Чудище вспыхнуло факелом, оглушая рёвом тайгу. Когда душераздирающий вопль стих, на уступе бурлила, испаряясь, зеленоватая лужица.

Маруся выплюнула струйку воды, сбила набок мокрую чёлку и оглянулась назад:

– Он сгорел! – крикнула, поперхнувшись.

Река несла их к перекатам, и это Генке казалось более важным. Разъярённый огонь, вырвавший очередной клок леса, сгрудился к берегу, метко, но осторожно выбрасывая коготки, удя ускользающих людишек.

– Боже! Смотри!

Молчун попытался лечь на спину, задрал голову, погрузился в воду, вынырнул, размазывая по лицу капли, ни в силах оторваться от зрелища. Пожар встал на дыбы, издали обретая более чёткие формы.

Рыжая колоссальная кошка, переливаясь жаркими размытыми волнами, фыркала, извергая дым и терпкие, густые запахи горелого. Лапы-столбы монументами впились в пространство, по выгнутой спине пробегали электрические молнии. Наклонённый к реке шар головы с пляшущими контурами оскала зевнул, как будто собирался пить. Устрашающие пустые дыры глазниц могли вобрать в себя вселенную. Зигзагами когтей кошка ловила плывущих по реке, ослепляя искропадом.

– Вот чёрт! – Молчун опять нырнул, прячась от огня.

Вода на поверхности резко нагрелась, оставаясь внизу холоднее родника. Пенящаяся река бурлила, увлекая их дальше к скользким гранитным валунам.

Тяжёлая мокрая одежда тянула вниз. Маруся закашлялась, наглотавшись воды. Волны надавали пощёчин. Генка подплыл под неё, выталкивая на поверхность, чувствуя, как немеют ноги. Ледяное течение проносилась по ним судорогами. Но огонь остался позади. Сверху обвисшей грудью навис трос, по которому они недавно переправлялись с того берега. Словно увидели старого доброго знакомого. Трос опустился к воде, но не настолько близко как хотелось бы. Вот бы подпрыгнуть и ухватиться! Но в реке не существовало точки опоры. Да и место занято.

Верх тормашками, как какой-нибудь медвежонок панда, над рекой висел Пахан. Горб рюкзака едва не касался воды. Круглыми чайными блюдцами глаз он прискорбно проследил, как под ними пронеслись барахтающиеся фигуры, а затем, перебирая руками, полез дальше, раскачиваясь, напоминая гусеницу, ползущую по стеблю листа.

Из недр воды и леса, озарив рябь, пену и берег, поднималось ярко-зелёное свечение, словно в небо стремилось ещё одно солнце, только необычного цвета. Маруся внезапно оглохла от тишины. Только что крики, рёв пламени, бурление стремнины сотрясали шумом воздух. И как переключили. Остановилось всё. Кособоко застыла встревоженная птица, неестественно заломив крылья, словно новогодняя игрушка на ниточке. Ощетинившись и как-то съёжившись, замер огонь. Горящее дерево, приготовившееся упасть, так и осталось висеть под углом над землей. Нелепо, по-обезьяньи затих Пахан, цепляясь рукой за воздух. Брызги повисли крупными прозрачными бусинками, переливаясь зелёно-оранжевым калейдоскопом. В нескольких метрах от вышлифованного пеной валуна торчал поплавок головы, Молчун смешно таращился, высунув кончик языка. А грациозно застывший взмах руки придавал ему сходство с поэтом или лектором, приготовившимся декламировать.

Вода стала неподвижной, вязкой и липкой, как глина. Маруся раздвигала её руками и не чувствовала на ощупь. Мир превратился в цветную трёхмерную фотографию, простираясь куполообразным панцирем черепахи. В ореоле зелёного солнца к ним, неторопливо разрывая кормой застывшую воду, плыла старая лодка.

Её продвижение сопровождалось еле слышным многоголосным гулом, скрежетом, завыванием метели. Вначале едва уловимый пряный запах лошадиного пота, дыма костров и тягучего пара ухи внезапно накатил, въедаясь в ноздри. Словно тысячи орд узкоглазых, широкоскулых кочевников тянули по дну, напрягаясь, невидимый канат, привязанный к гордой корме. Лишь затем, чтобы развалина-лодка продвигалась по омертвевшей воде. Шелест голосов, как шум листвы, ненавязчиво усыплял. И Маруся поняла: Ульген спасёт. Предки знают её и пришли на помощь, повинуясь зову крови. А потом она почувствовала, как скрежещут льдины секунд, наползая друг на друга. Время остановить нельзя, его можно слегка попридержать. А на это способны лишь тысячи ушедших поколений. И лодка здесь ни при чём. Роды, племена не идут по дну, а наоборот, упираются в небо, задерживая ледоход минут. Всему своё время. Зелёное солнце надвигалось, оттеняя блицем тайгу, где самые зелёные хвоинки становились чёрными и нечёткими, как негатив. Лодка подплыла близко, и Маруся вспомнила про Молчуна, нелепая голова которого всё также приподнималась над рекой с уморительной застывшей гримасой непризнанного гения. Она захотела подплыть к нему, но жёсткая вода не пускала, сжав грудь тесными, липкими боками.

– Позволь взять его с собой, – шепнула она в наплывающую позолоту зелени. Голоса, древние, как скрип качелей, возмущённо загудели. – Он нужен мне. Он спас меня, – девушка почувствовала на щеках слёзы, они не застывали, как время, а жгли, стекая к уголкам рта. Зелёное сияние озарило лицо, выбеливая кожу. Молчаливая, угрюмая лодка текла по мёртвой поверхности.