Доминик Пасценди - Чистая кровь [СИ]

Мы в тот вечер медленно и хорошо надрались, под занятный разговор, от которого в профессиональном — преподавательском — смысле было куда больше толку, чем от всех докладов конференции, вместе взятых. Профессор показался мне человеком умным, жёстким и совершенно циничным. По крайней мере, поскольку нам нечего было делить из-за совершенно разных предметов научного интереса, и поскольку был очень маловероятно, что нам случится снова встретиться, он был весьма откровенен и высказывал мнения, за которые его уж верно подвергли бы остракизму в его университете, выплыви они там наружу. По пьяному делу, конечно, и от раздражения, которое почти у всех участников вызывали организаторы конференции и большая часть докладчиков, особенно французы.

Сейчас он меня не узнал.

Остальных я даже не старался сохранить в памяти. Все историки, к моему глубокому облегчению, были вообще из другой германской земли; даже выговор был у них не такой, к какому я привык. Пришлось упомянуть мой университет, но — они археологи, я технарь — интереса ко мне и моим проблемам у них не возникло. Надеюсь, и не возникнет, все-таки другая земля. Они мало интересуются нашими делами.

То, что я здешний, немцы по пьяному делу проигнорировали или вообще не заметили.

Праздновали они "великую находку" — алтарную плиту (как они это назвали) древнего храма, которую раскопали вчера, из-за чего чуть не пропустили Новый год.

Никакая это не алтарная плита, точно могу сказать: я с детства её знаю. Во-первых, она покрывала кусок пола, причем не в святилище, а прямо перед ним, у входа. А во-вторых, это только для немецких профессоров то, что на ней изображено — есть сакральное искусство доэллинистического периода, редкое для наших островов (ага, знали бы вы, сколько таких плит в наших пещерах). А для нас — изображения, остерегающие от того, чтобы трогать плиту и всё, находящееся под нею.

Немцы, разумеется, плиту выковырнули и под неё полезли.

Там нашлось что-то вроде неглубокой ниши, где в углублении стояла древняя каменная урна, украшенная барельефами.

Пустая.

Профессор, однако, пребывал в чрезвычайном возбуждении, утверждая, что рельефы и на плите, и на урне — великолепного качества и сохранности, и оба предмета будут украшением археологического музея в нашей столице, разумеется, после того, как он их опишет и опубликует.

Пока что добычу они хранили в апартаментах, снятых профессором.

Представляю себе, что подумала баба Кира, когда по её узкой лестнице шестеро немцев тащили мраморную плиту весом в два с лишним центнера на третий этаж, который она сдаёт туристам.

Дешёвая анисовка, которую историки мне щедро налили, была уже явно лишней. В голове моей шумело, глаза смыкались; я пожаловался на усталость, извинился перед немцами и нашими, с трудом нашёл глазами Алекси — и кивком показал ему на выход.

На улице было уже очень свежо. Мне чуть полегчало, хотя видел окружающее я по-прежнему как бы отдельными кадрами: вот улица, ведущая вверх, вот мраморные ступеньки проулка, которым вёл меня Алекси, сокращая дорогу, вот лестница к нашему чёрному ходу… провал в памяти… вот моя постель… всё.

Проснулся я от сильного удара по затылку.

С трудом открыл глаза и обнаружил, что лежу головой на полу, ногами на кровати. Одетый.

Нечеловеческим усилием воли стащил с кровати ноги, которые оказались обутыми в ботинки. Кряхтя, встал, причём меня тут же замутило.

Минут через двадцать более или менее пришёл в себя, утешаясь, что очищение кишечника с обоих концов — лучший, как говорят, способ борьбы с алкогольным отравлением.

На кухне нашлась бутыль минералки с газом, холодная. Полтора литра. Когда она кончилась, голова потихоньку начала работать.

И тогда я вспомнил сон, уже сегодняшний, в котором я снова кого-то убивал: сбил на землю и лупил чем-то, по ощущениям тяжелым, но мягким, по затылку, пока затылок не превратился в кровавый кожаный мешок, набитый осколками костей. При этом я чувствовал к убиваемому страшную, ненасытную, неостановимую ненависть, потому что он утащил у меня что-то важное и ценное.

Меня, было, начало мутить снова, но рвотные позывы удалось подавить.

Приснится же такое. Вот что интересно: в Германии я ни разу не видел такие сны. А тут — каждую ночь.

За окнами едва светало. Бухта была в тумане, наш дом будто плавал поверх неплотного облака, через которое просвечивались горящие окна, сигнальный огонь на конце пирса, мигающая неоновая вывеска "Пляжа", какая-то светящаяся реклама. Дома, деревья, суда в гавани и прочее — были лишь разноцветными тенями в этом облаке.

В кухне пахло застывшим жиром и холодным углем от очага. Поверх этого чувствовался привычный, устоявшийся за столетия, запах пряных трав.

Я открыл окно и с наслаждением втянул в себя влажный воздух, пропитанный свежестью, йодистым ароматом близкого моря и дровяным дымом топящихся печек. В этот аромат вплетались могучий тон свежевыпеченого хлеба и оттенок крепкого кофе, готовящегося в раскаленном песке.

Запахи детства и дома.

Пришлось вернуться в свою комнату, чтобы переодеться и окончательно привести себя в порядок. Там пахло затхлостью, пОтом и какой-то кислятиной; я подумал, вытащил из вещей планшет, открыл окно и снова спустился в кухню.

То, что в доме нет вайфая, меня не удивило. Сотовая связь ловилась неплохо, причем оператор был тот же Водафон, что и в Германии.

В новостях не было ничего нового; я полез на сайт своего университета — и почти сразу закрыл его, потому что сердце тут же облилось кровью. Подумал и решил посмотреть — нет ли чего про вчерашнего профессора и его находки в нашей деревне. Сайт их земельного университета был архаичен, скучен и новостей никаких не содержал.

Я вздохнул и снова подумал, что впервые за много, много лет у меня нет никаких срочных дел. Больше того: я впервые за много, много лет вообще не знал, чем заняться.

Мне всегда казалось, что люди, которые жалуются на скуку, попросту лицемерят: для меня проблемой было выкроить время между обязательными задачами, чтобы хотя бы просто подумать о своём. И вот теперь я вдруг оказался без этих самых обязательных задач, без какого-то занятия, без того, чем мог бы загрузить свой мозг.

Пришлось тупо шарить по YouTube в поисках чего-то интересного.

Кончилось тем, что я набрёл на старую французскую комедию и через некоторое время обнаружил себя весело ржущим над давно известными шутками.

Тем временем дом просыпался; в кухне появлялись люди: кто лез в холодильник, кто занимался тостером, вечная, но постаревшая Стефания копошилась над плитой. Племянники и незнакомые мне школьники шумно возились с бутербродами и кофейником. На меня взглядывали, но увидев наушники в ушах и глаза, уставленные в планшет, не приставали.