Эрнст Гофман - Эликсиры дьявола

Не знаю, высказал ли я вслух эти слова, но я собственными ушами слышал свой смех и точно очнулся от глубокого сна, когда старик гофмаршал, потихоньку взяв меня за руку, спросил: «Чему вы так радуетесь, господин Леонард?» По всему моему телу пробежала дрожь.

Ведь это был тот самый вопрос, с которым обратился ко мне благочестивый брат Кирилл, когда при обряде пострижения он заметил у меня на губах преступную усмешку. Я пробормотал гофмаршалу что-то бессвязное. Я чувствовал, что Аврелии уже не было по крайней мере в непосредственной близости от меня, но тем не менее не смел поднять глаза от земли и бросился чуть не бегом по ярко освещенным дворцовым залам к выходу. Вероятно, у меня был ужасный вид. По крайней мере, я заметил, что все робко сторонились, когда я, чуть не прыжками, бежал с широкой парадной лестницы.

Я избегал теперь являться ко двору, так как мне казалось немыслимым увидеть снова Аврелию, не разоблачив заветной своей тайны. Я бродил по полям и лесам, думая только о ней, видя ее повсюду. Я все больше убеждался, что таинственный рок соединил ее судьбу с моею. То, что мне самому казалось иногда грехом и преступлением, является, должно быть, лишь выполнением неизменной воли Провидения. Ободряя себя таким образом, я смеялся над мыслью об опасности, которая могла мне грозить, если бы Аврелия узнала во мне убийцу Гермогена. Но это представлялось мне, кроме того, в высшей степени невероятным. Какими жалкими казались мне теперь все юноши, которые в безумном самообмане ухаживали за нею, тогда как она всецело принадлежала мне, и самое легкое колыхание ее груди обусловливалось только бытием во мне! Что могли для меня значить все эти графы, бароны, камергеры, офицеры в изящных мундирах, сверкавших золотым шитьем, звездами и орденами? Все они казались мне бессильными разноцветными букашками, которых я мог раздавить одним ударом кулака, как только они мне надоедят. Да, я предстану перед ними в своей рясе, ведя под руку Аврелию, одетую под венец. Гордая, враждебная мне герцогиня должна сама приготовить брачное ложе победителю-монаху, которого она презирает. Погрузившись в такие мысли, я иногда громко называл Аврелию по имени, смеялся и затем стонал как сумасшедший. Буря эта, однако, скоро улеглась. Я успокоился и вернул себе способность рассуждать, как нужно мне теперь искать сближения с Аврелией. Однажды я блуждал по парку, обдумывая, будет ли уместно с моей стороны явиться на парадный вечер, который предполагалось дать во дворце, когда вдруг почувствовал, что кто-то сзади потрепал меня по плечу. Обернувшись, я увидел лейб-медика.

— Позвольте пощупать ваш драгоценнейший пульс, — сказал он, пристально глядя мне в глаза и хватая меня вместе с тем за руку.

— Что это значит? — спросил я изумленным тоном.

— Так, ничего особенного, — отвечал врач. — Говорят, будто в здешних местах проявляется эпидемия легкого помешательства, которая разбойнически нападает на людей и схватывает их сразу за горло, так что они вынуждены громко вскрикнуть, причем этот крик принимает иногда форму безумного смеха. Впрочем, в данном случае все сводится, быть может, к галлюцинации. Возможно также, что демон помешательства вызван легкой горячкой с учащенным пульсом. Поэтому-то я и хочу его у вас пощупать.

— Уверяю вас, сударь, что я не понимаю ни слова из того, что вы говорите, — объявил я.

Но врач, не обращая внимания на мои протесты, возвел глаза к небу и принялся считать мой пульс: «раз, два, три…». Находя такое странное поведение загадочным, я просил его объяснить, что все это значит.

— Неужели вы не знаете, почтеннейший господин Леонард, что вы недавно привели весь двор в ужас и недоумение? Супруга обер-гофмейстера до сих пор страдает судорогами, а президент консистории пропускает самые важные заседания, так как вам заблагорассудилось пробежать как раз по его больным подагрой ногам. Он с тех пор не может встать с кресла и по временам кричит от нестерпимой боли. Все это, видите ли, случилось как раз тогда, когда вы, под влиянием легкого припадка помешательства, бросились бежать из залы, изволив перед тем разразиться без всякой видимой причины таким страшным хохотом, что у всех на головах волосы стали дыбом.

Я в это мгновение вспомнил про гофмаршала и сказал, что действительно громко рассмеялся своим мыслям, но что мой смех вряд ли мог произвести на присутствовавших такое странное действие, так как гофмаршал очень ласково и кротко спросил, чему я, собственно говоря, так обрадовался.

— Ну, знаете ли, — продолжал лейб-медик, — я не советую вам особенно полагаться на мнение гофмаршала. Это человек отпетый, которому и сам черт не брат. Он и после вашего ухода остался в прежнем благодушном настроении, тогда как упомянутый уже президент консистории уверял с апломбом сведущего человека, что в Данном случае вашими устами смеялся сам черт. Что касается нашей красавицы Аврелии, то она была охвачена таким страхом, что все усилия придворных кавалеров ее успокоить остались тщетными. Девица эта сочла необходимым удалиться, к величайшему отчаянию всех кавалеров, у которых яркое пламя любви заметно пробивалось сквозь взбитые прически. Да-с, почтеннейший господин Леонард, в то самое мгновение, когда вы изволили так приветливо рассмеяться, говорят, будто Аврелия воскликнула пронзительным, раздирающим душу голосом: «Гермоген!» Что бы это могло значить? Быть может, сударь, вы могли бы это разъяснить? Вообще, милейший мой господин Леонард, я считаю вас очень умным, образованным человеком с жизнерадостными воззрениями и нисколько не раскаиваюсь в том, что рассказал вам замечательную историю Франческо, которая, без сомнения, окажется для вас очень поучительной.

Все это время лейб-медик продолжал держать меня за руку и пристально глядеть мне в глаза. Я вырвался от него довольно резким движением и сказал:

— Я, сударь, не в состоянии разгадать смысл ваших странных речей, но должен признаться, что при виде Аврелии, окруженной нарядными кавалерами, у которых, как вы изволили остроумно заметить, пламя любви ярко пробивалось сквозь взбитые прически, у меня лично воскресло горькое воспоминание из прежней моей жизни, так что я невольно должен был расхохотаться над безумием многих поступков, свойственных людям. Мне очень жаль, что я совершенно неумышленно наделал столько бед, но я решил искупить эту вину добровольным изгнанием. Я бы очень желал, чтобы герцогиня и Аврелия удостоили меня помиловать.

— Ах, почтеннейший Леонард, — возразил лейб-медик, — мало ли какие дикие стремления лезут иной раз человеку в голову, но с ними все-таки нетрудно справиться, если только сердце сохранило еще свою непорочность.