Станислав Романов - Самая страшная книга 2020 [антология, litres]

Родион наконец-то заметил, что Василий Иванович пьян до мелкой трясучки, до змия, до белочки. И странная его заторможенность, и дикие истории – всего-навсего проявления глубочайшего, как Тихий океан, алкогольного психоза. В полумраке приемного кабинета не сразу были заметны ряды пустых водочных бутылок под столом и непочатых – на тумбочке рядом с раковиной.

– Может, ахнем все-таки по маленькой?

– Нет, спасибо. Мне пора идти. До свидания.

В дверях медпункта Родион столкнулся с мальчишкой.

– Василиваныч, я занозу посадил! Здоровенную! Как бревно! Мамка сказала к вам пойти…

В сумрачном освещении Родиону показалось, будто кожа у мальчика странного, крайне нездорового темно-багрового, мясного оттенка.

– А ну-ка стой!

Но мальчишка шустро вывернулся с неожиданной силой. Родион так и не понял, почудилось или нет.

Спалось очень скверно. То и дело Родион, вздрагивая, выныривал из рваной поверхностной дремы и дико таращился в почти абсолютную тьму с темно-серым прямоугольником окна, пытаясь разобрать, не проросли ли стены шипами, не опустился ли потолок, не сузился ли дверной проем до узкой щели. А снились ему бесконечные бетонные лабиринты, из которых не было выхода, потому что дверями и окнами там служили крошечные отверстия. И что-то там постоянно ходило за спиной, дышало в затылок смрадом и морозным воздухом – будто открыли холодильник в секции с гнилыми трупами.

Под самое утро он наконец отключился намертво и проспал до начала двенадцатого. Увидев цифры часов на экране телефона, вскочил. Кости не было – как сказал хозяин квартиры, тот спозаранку побежал снимать кадры с проглянувшим в тумане солнцем и с тех пор не возвращался. Военный пенсионер снова сидел на кухне, чуть ли не в той же позе, что вчера, будто манекен, и нога его по сравнению со вчерашним распухла еще больше, натягивая ткань штанины. «Надо бы хоть глянуть, что у него с ногой, врач ты или кто», – подумал Родион, но сейчас его куда сильнее беспокоило отсутствие Кости. Как бы тот в своей охоте за эффектными кадрами в «заброшки» не сунулся.

При одной мысли о Косте и «заброшках» Родиону будто вылили на макушку стакан ледяной воды – медленно, тонкой струйкой. Он слишком хорошо знал это ощущение. Так давало о себе знать иррациональное предвестие чего-то непоправимого. Именно так Родион себя чувствовал, когда в последний раз виделся с отцом. И так же – когда в кабинет вошла та пациентка…

Она была изумительно, почти потусторонне красива. Отец у нее был крупным финансовым воротилой с труднопроизносимой кавказской фамилией, мать – русской, и две национальности смешались в ней ровно в той пропорции, чтобы выдать истинное чудо – с тонким фарфоровым глазастым лицом, смоляными волосами, безукоризненным удлиненным аристократическим носом с горбинкой. Именно этот прекрасный нос она хотела переделать в коротенький крохотный пятачок какой-то популярной певички. На первом приеме Родион отговаривал ее как только мог. Исчерпав все аргументы, сказал: «Вы же настоящая пери!» Бедная дурочка, вряд ли читавшая что-либо, кроме тегов Инстаграма на своем айфоне, она не знала, кто такие пери.

Вот тогда Родиона взял азарт, растоптавший слабое предчувствие. Такого вызова в его практике еще не попадалось. Устроить соревнование с самой природой, уже создавшей идеал красоты и гармонии. Перекроить абсолютное совершенство в нечто еще более совершенное. И уже на первичной консультации, при проведении цифрового моделирования, он понял, что сумеет это сделать. Пятачок певички был, разумеется, отменен в пользу точеного европейского носика.

Операция прошла великолепно, результатом Родион мог гордиться: да, это было совершенство, не только по форме, но и по функциональным улучшениям – безупречные линии, легкое дыхание.

Но после операции девушка не пришла в сознание и умерла спустя неделю в городской клинической больнице.

…Родион выбежал на улицу и понесся к «заброшкам». Утреннее солнце давно поглотил туман, белесая мгла студенистым куполом поднималась со стороны расщелины и расползалась по поселку разлохмаченными щупальцами. Родиону мельком припомнилось, как фельдшер Василий Иванович однажды рассказывал, будто название острова переводится с айнского как «медуза», или «земля медузы». Отчего так? Кто теперь знает. Не сказать, что медуз было особенно много в здешних водах: не больше, чем у других островов Курил.

– Костя! Да ешкин дрын… Костя!!!

У «заброшек» Родион стал звать молодого журналиста, изо всех сил драть глотку. Туман сгущался, воздух становился похожим на разбавленное молоко. Прежде всего Родион направился в тот дом, где они вчера видели невероятную лестницу и где Костя хотел проверить свою гипотезу насчет установленных на площадке зеркал и оптических эффектов. Вот та самая трехэтажка, крайний подъезд…

Двери не было. Ее не заложили кирпичом или блоками, что легко можно было проделать за сутки, – ее словно вообще тут никогда не существовало. Сплошная бетонная стена. Старая, облезлая. При этом козырек подъезда и растрескавшееся крыльцо были на месте, сохранился и ржавый остов лавочки в бурьяне, торчавший тут с незапамятных времен. Ошибки быть не могло. «Заброшки» родного поселка Родион знал как свои пять пальцев. Еще вчера вход в крайний подъезд был. Теперь он исчез.

– Да что же это, на хрен, такое-то… – Родион осторожно потрогал стену: прохладную, шершавую, в пластах вспучившейся, будто нарывы, штукатурки – настоящую, реальную, никаких сомнений.

– Костя-а! – По колено в мокрой траве он пошел к следующему подъезду. Там после тамбура пол просто заканчивался – вместо лестничного пролета зияла ямища, полная непроглядной черноты, и это не походило на то, как если бы лестница обрушилась в подвал: свет фонарика на смартфоне не выхватывал ничего, ни обломков площадки и ступеней, ни подвальных труб, – внизу была лишь бездонная тьма, куда, будто в колодец, глубоко уходили стены подъезда, напрочь лишенные дверей.

Тихо матерясь, Родион пошел дальше. Он уже не пытался себя убедить, будто тошнотворное чувство, посетившее его вчера в «заброшках», – всего-навсего недоумение, крайняя озадаченность, но никак не страх. Родиону весь последний год казалось, что свое он уже отбоялся, ибо все, что могло случиться ужасного в его жизни, уже случилось. Но нет, его нынешним чувством был именно страх.

И страх этот перерос в панический ужас, когда за дверью следующего подъезда Родион обнаружил Костину зеркалку. Фотоаппарат лежал на пыльном полу и выглядел так, будто его раздавило прессом.

…Вымораживающий каждую жилу ужас. За всю свою хирургическую практику Родион никогда прежде не испытывал ничего подобного. В полную силу ужас навалился на него не сразу – целую неделю пробовал на зуб, испытывал на прочность, пока Родион отчаянно, до сердечных перебоев и постоянных головных болей надеялся, что черноокая пери выйдет из комы. Его самое прекрасное творение за всю карьеру. Не могло все так закончиться, просто не могло.