Станислав Романов - Самая страшная книга 2020 [антология, litres]

Я отвернулся. Сделал несколько затяжек, пытаясь собрать мысли в единую картинку.

Картинка опять не сложилась.

– Хрень какая-то. А тело где?

– Сгорело, Миш. Все сгорело. Да и сам подумай, чему там гореть?

– И что ты предлагаешь? Мне сто пятую без тела в суд направлять?

– Ну чего ты как маленький, ей-богу. Тряпочку какую-нибудь в золу кинем. Мамаша скажет, что это часть пеленки. Мне тебя учить, что ли? Тем более признание есть. Сейчас мамаша Эдику явку напишет.

– Можешь явкой этой себе жопу вытереть. Или Эдику, – я выбросил бычок в грязную лужу и повернулся к оперу. – Во-первых, гений ты мой, на первом же допросе с адвокатом она скажет, что вы из нее показания выбили. И обратного ты не докажешь. Во-вторых, я должен буду провести по вам проверку. А у нее все тело в гематомах, которые три недели заживать будут. Мне этот геморрой на хрен не сдался. В-третьих…

Я замолчал, задумавшись. В голове зазвучали те слова с диктофонной записи. « Цветочек мой. Кровинушка. Сладенькая ».

Опер не выдержал:

– Что – в-третьих?

– В-третьих, не верю я тебе, Макс. Думаешь, я не знаю, как все было? Вы с Эдиком пытали ее. Били. Пугали. Душили. До тех пор, пока она не сказала то, что вам понравилось. По сути, то, что вы сами ей в голову вбили. Сколько раз уже так было, напомнить?

– Миш…

– И самое главное: голос на записи не ее. Наша мать не называет дочь сладенькой. И цветочком не называет. Она зовет ее просто Настенькой. Я ее три раза допрашивал, Макс. Она в кабинете у меня рыдала, в доме рыдала. Ни разу она не назвала дочь «кровинушкой» или подобной хренью. Просто Настенька.

Макс плюнул на крыльцо. Нахмурился.

– И что ты предлагаешь? Отпустить? Только потому, что она у тебя на допросе дочь кровинушкой не назвала?

Я усмехнулся. Посмотрел на опера.

– Дурак, что ли? Куда ее теперь пускать в таком виде? Берите явку, дату не пишите. Завтра повезете мамашу в город на психушку, как договаривались. Как скинете, возвращайтесь сюда. Я пока поговорю тут с одним дедком.

– Что за дедок?

– Не знаю. Какой-то Саныч. Забегал сюда утром, искал меня. Говорит, хочет что-то важное рассказать. Про прошлые случаи.

– Про прошлые?

– Ага. Якобы такое уже здесь бывало.

Опер свел брови и посмотрел на меня подозрительно:

– Миш, ты че, детективов перечитал? Или триллеров?

Я вновь усмехнулся. На этот раз по-доброму.

– Пошел ты, скептик хренов. Иди лучше проверь, чтобы наш татарин бабу не расстрелял, пока мы тут курим. А я пойду. Познакомлюсь со стариком.

Часы показывали половину четвертого. Спать не хотелось.

– Ладно, Саныч, – сказал я после того, как половина наливки уже бултыхалась в желудке. – А теперь скажи мне. О чем ты промолчал в прошлый раз, когда мы только встретились?

Старик перекрестился.

– Ей-богу, все сказал, начальник. Два раза девки пропадали. И постоянно эта колыбель в лесу появлялась. Первый раз я еще мелким был, плохо помню. Я тогда с батей на охоту пошел, мы ее нашли недалеко от солонцов.

– Прям ее-ее?

– Та же самая, Богом клянусь! – старик вновь осенил себя крестным знамением. – Я даже погремушку эту помню. Больно она мне тогда понравилась, хотел себе забрать. Но батя не дал. Сказал, мол, лешего это колыбель – не вздумай трогать.

Захмелевший старик взмахнул рукой, пытаясь изобразить грозящего пальцем отца. Чуть не опрокинул бутылку.

– Вот, значит. А второй раз – уже в восемьдесят девятом. Ну там ваших хренова гора приехала, так что, если надо, дело найдешь. Тоже, значит, девчушка – месяца три от силы, пропала ночью. Куда? Как? Черт знает. Искали-искали и в итоге закрыли мамашу. Решили, что она дочь прикопала. Потом, вроде как, та даже призналась и место показала, но только все равно не нашли. Всю тайгу с собаками исходили, перекопали все, а не нашли.

Я придвинулся ближе. Резко ударил ладонью по столу.

– Са-а-аныч, – требовательно протянул я, – хватит мне в уши лить. Все это я слышал. И дело то читал. Говори, о чем молчишь. Я же вижу, что где-то недоговариваешь.

– Ей-богу, начальник!

– Не богохульствуй. Колись.

Я разлил самогон по рюмкам. Взял обе в руки и выжидающе посмотрел на старика.

– Ну? Не томи.

Саныч и трезвый-то был не очень хорошим лжецом, а под градусом и вовсе выдавал себя с потрохами. Он вертелся на табурете, отводил взгляд и чуть ли щеками не румянился.

– Ладно, – вздохнул старик. – Только давай сначала выпьем.

Я отдал ему рюмку и тут же осушил свою.

– В общем, та, вторая… – сказал Саныч. – Моя была.

На секунду мне показалось, что старик шутит. Но в его захмелевшем взгляде не было и тени лукавства. Старик посмотрел на меня и тут же опустил глаза, словно устыдившись собственного признания. Грязными желтыми пальцами он теребил пуговицу на рубашке и говорил тихо, будто боялся, что его услышат:

– Гулял я, конечно. Кто ж молодым не гулял? Ну вот и получилось, что забрюхатил ту бабенку. Она, конечно, умница. Семью ломать не стала, да и у самой у нее мужичок был. Не знаю, догадался ли, правда. Наверное, нет. Иначе б пришел морду бить.

– Так, может, это его дочь и родилась?

Старик хмыкнул и почесал щетину.

– Сразу видно, начальник, нету у тебя детей.

– Это тут причем?

– А притом. Не знаешь, чего говоришь. Были б свои дети, знал бы, что свою кровинушку сразу чувствуешь. Ни с кем не спутаешь.

– Как ты сказал?

– Чего сказал?

– Ну вот, только что.

– Свое дите, говорю, ни с кем не перепутаешь. Каждую ночь тебе сниться будет, к себе звать.

Я задержал взгляд на старике. Попытался разглядеть в выражении его лица беспокойство. Или издевку. Или угрозу. Хоть что-нибудь.

Старик налил самогона и выпил молча.

«Совпадение, – подумал я. – Просто совпадение».

– Жениться тебе надо, начальник, – пробурчал Саныч. – Какой смысл одному бегать? Без детей – жизнь, считай, впустую. А без доброй невесты и леший в тайге не живет. Что уж о нас говорить.

Я хотел возразить, но в последний момент передумал. Да и старик, судя по виду, не желал спорить. Глубоко вздохнув, он убрал пустую бутылку под стол.

– Ладно. Засиделись мы. Через пару часов рассветет.

– Согласен, – кивнул я. – Давай покурим. И спать.

Мы молча вытянули по сигарете, сидя на корточках около печки. Стряхивая пепел в открытое поддувало, я как бы ненароком старался заглянуть внутрь. Разумеется, ничего, кроме золы, там не нашлось.

– Тебе одеяло потеплее дать? – спросил старик, когда мы зашли в комнату. – Я уж угля подкидывать не буду, пусть что есть догорает.

– Не надо. Самогон согреет.

Чувствуя, как от усталости ноют мышцы, я с удовольствием завалился на кровать, не раздеваясь. Пружины заскрипели. Провисли под моим телом. От старого стеганого пледа и подушек пахло пылью и табаком.