Станислав Романов - Самая страшная книга 2020 [антология, litres]

Тарас не мог представить, что сделало Светку человеком, ждущим своего фрагмента предновогоднего кошмара. Не был уверен, что подарок обязательно убьет ее, но, сука, не мог сказать точно, что этого не произойдет!

Ему внезапно захотелось, чтобы сводная сестра осталась для него прежней. Хотя бы в памяти. Хотя бы из уважения к покойной матери, которая любила приемную дочь всерьез. Нельзя всю жизнь делать лишь дерьмо, предел должен быть у всего. Даже если от цены этого решения веет непредсказуемой жутью.

Тягачев медленно стащил правую рукавицу и показал дверному звонку «фак». Потом шагнул к лестничному пролету, жестко ухмыляясь и бормоча:

– Я у вас пять лет отсасывал, пидоры. Теперь вы разочек…

Поставить ногу на ступеньку он не смог. Костюм вдруг сковал движения, как будто уменьшившись на несколько размеров. Тарас судорожно дернулся, надеясь расстегнуть тулуп, но рука не преодолела и четверти пути.

Рядом беззвучно упал мешок, и до Тягачева вдруг дошло, что тот – пустой… И, кажется, был пустым с самого начала, просто он этого не заметил, целиком погрузившись в мысли о сводной сестре. Выходит, подарком был он сам, и запоздалое желание хоть как-то помочь Светке никакой роли не играло.

Тягачев чувствовал себя попавшим в пресс, продолжающий опускаться. Боль почему-то не пришла, но появилось новое, странное ощущение. Нечто среднее между нытьем и зудом, которое, казалось, проникло всюду, в плоть, кости, ногти, волосы. И стало невыносимо горячо, как будто Тараса засунули в парилку. Позвать на помощь тоже не вышло, борода ожила и метнулась вверх, поспешно трамбуясь в рот тугим шевелящимся кляпом.

Что-то шершаво скользнуло по лбу, бровям, в глазах потемнело. Тягачев понял, что это шапка, она сползала все ниже, на нос. «Задохнусь!» – мелькнуло в воспаленном ужасом мозгу. Тарас безуспешно попытался вытолкнуть бороду языком, но шапка замерла, не тронув ноздри. Тягачев жадно хапал ими воздух, лихорадочно пытаясь сообразить, что происходит.

В отдалении щелкнул замок. Послышались торопливые шаги, Тягачева кто-то поднял, куда-то понес.

Снова щелкнул замок. Еще несколько секунд неизвестности, и Тараса положили на что-то твердое, гладкое.

– Здравствуй, братишка…

Шапку потянули вверх, и она легко сползла с головы. Тягачев увидел лицо Светки – поразительно крупное, как будто он смотрел на нее через увеличительное стекло. Длинные, чуть вьющиеся волосы пропали бесследно, голова сводной сестры напоминала коленку кинозвезды, обработанную в «Фотошопе». Светка широко улыбалась, но небесная голубизна глаз заметно поблекла и теперь напоминала тонкий лед озера с темной водой – озера, в котором нет жизни.

Тягачев быстро мазнул взглядом влево, вправо в поисках ответа на вопрос, что произошло со Светкой. Долго ломать голову не пришлось. Все, что он увидел в квартире, было таким же великанским. А значит, уменьшился он сам…

Следом Тягачев сделал еще одно открытие. Он не мог пошевелиться, хотя чувствовал свое тело, но как-то иначе. И эти ощущения были неправильными, пугающими.

– Помнишь, братишка, как волк в «Ну, погоди!» пел? – улыбка Светки стала еще шире, а взгляд – совсем стылым. – «Наконец сбываются все мечты: лучший мой подарочек – это ты!» Сейчас я тебя раздену, погоди…

Она повертела перед глазами Тараса узкими блестящими ножницами.

– Чик-чик, Тарасик. Фу-у-у… А во рту у тебя что за гадость?

Она потянула за бороду, вытаскивая ее – медленно, напоказ, так, чтобы Тягачев видел. Когда рот освободился, Тараса вытошнило. Недавний кляп теперь выглядел клубком паутины, в котором запуталось множество крупных дохлых мух.

– Ничего-ничего, братишка! – Светка перевернула его на бок, чтобы он не захлебнулся. – Все уберу, не переживай… У меня сегодня много уборки будет. Очень хочется побыть неаккуратной…

Тягачев хотел спросить у нее, что происходит, но вместо внятной речи изо рта вырвался тонкий, мышиный писк.

Сводная сестра восторженно хихикнула:

– Какая прелесть! – и тут же помертвела лицом, понизила голос до злого, срывающегося шепота. – Я так понимаю, братишка, ты спросить хотел, что за херня творится? А херня называется «В гостях у темного ангела». Раньше сраный был, да весь вышел…

Светка замолчала и приблизила ножницы к его шее. Тарас снова пискнул и зажмурился, ожидая боли, но она не пришла. Сталь еле слышно терлась о сталь, Тягачев ощутил прохладу: Светка срезала с него одежду. Ее губы странно дергались, как будто сводная сестра не знала, что хочет – улыбнуться или заплакать, но глаза оставались прежними.

Наконец она отложила ножницы.

– Смотри, Тарасик, в каком ты говне ходил… С другой стороны – по человеку и одежка.

То, что свисало из ее кулачка, больше всего напоминало старую половую тряпку – темную, заскорузлую, в частых прорехах. Сейчас Тягачев понимал, что чутье его не подвело, костюм действительно был с двойным дном, с поганым секретом. Его бывший наряд изменился до неузнаваемости, выполнив свое скрытое до поры предназначение – изменить своего владельца, когда понадобится…

Светка отбросила «тряпку» в сторону, и Тягачев почувствовал ее ладони на своей коже.

– Зато, смотри, какой ты смешной стал. Чудо-юдо, ути-пути…

Сводная сестра подхватила его как младенца – под затылок и ягодицы, повернулась. Зеркальная створка шкафа-купе находилась в двух шагах, и Тарас снова запищал – истошно, как никогда в жизни…

Тягачев был величиной со среднего плюшевого мишку, но напугало его совсем не это. Перемены не затронули лицо, черты остались теми же, разве что стали чуть острее. А остальное выглядело жутко – кривые опухшие ножки, левая пятка наполовину вросла в правую голень чуть выше щиколотки. Вместо члена и мошонки свисало что-то похожее то ли на огромную соплю, то ли – на посеревший яичный желток, украшенный полудюжиной крупных багровых бородавок.

Выпирающий бугристый, как будто на нем было с десяток пупков, живот. Узкая, впалая грудь, к которой целиком приросла согнутая в локте левая рука, напоминающая ветку, худющая, со скрюченными и растопыренными пальцами разной длины. Правая выглядела нормальной, но болталась веревкой, а вместо кисти было что-то вроде уродливого птичьего клюва, словно Тарас сложил пальцы щепотью и не смог разъединить их.

– Как тебе? – Светка подошла вплотную к зеркалу. – От восторга пищишь? Да, Тарасик?

Она снова улыбнулась, повернула Тягачева боком, давая рассмотреть кривые стежки безобразно выпирающего позвоночника, перекошенные лопатки, ягодицы, одна из которых была вдвое крупнее другой…

– Знаешь, братишка, а мне папа всегда вдалбливал, что зла в душе держать не надо. Вообще ни на кого. Говорил – за все добром платить нужно, а чтобы чего-то плохого – ни-ни… Даже в мыслях нельзя держать. Вот вылили на тебя цистерну помоев и еще блеванули сверху, а ты утрись и лучи добра рассылай, мир лучше делай. Альтруизм на грани безумия. Я, Тарасик, папу очень любила, и где-то он был прямо идеалом-идеалом, но вот тут – мудак слабоумный… К людям надо относиться так, как они к тебе. Правда ведь, Тарасик? Жаль, не сразу я это поняла, папу слушала, рот раскрыв: папа же авторитет непререкаемый, он лучше знает, как жизнь устроена… А хочешь, братишка, я милосердие проявлю – головой тебя об угол стола шарахну? Чтобы, оп – и все? Пискни, если одобряешь…