Станислав Романов - Самая страшная книга 2020 [антология, litres]

– А глядишь, полоняночек выберем посмазливше и убежим, – обронил в пустоту Савва.

Казаки уставились недобро, а потом кривоносый расхохотался, хлопая руками по бедрам.

– Ах-ах, забавный ты паря!

– Сбегут! – заухал громила. Парнишка-казак улыбнулся краешком рта. Напряжение спало.

– Ну лады, – подмигнул кривоносый. – Дело плевое, главно не спать, атаман с проверкой придет, всыпет плетей, он строгой у нас. В кувшине сивуха, в котомке хлеб и мясо сушеное. Чем богаты. Вернемся, бараний бок принесем. Леонтий, остаешься при них.

Казаки, похохатывая, скрылись в густой темноте. Шаги стихли. Со стороны татарских костров доносились душераздирающие вопли и разбойничий свист.

– Не взяли Леонтий, тебя? – подтрунил Савва. – Мал по бабам ходить?

– Не очень-то и хотелось, – окрысился парень. – Мне до баб дела нет, я москалей резать пришел.

– Ух молодец, – одобрил Прокл.

– Москали, бесовы дети, в том годе батьку сгубили. Мщу теперича за него.

– И как?

– Да никак! Хотел одного рубануть, да дядька Илья не велел, сказал, за полоном пришли, живьем надо брать! – вспылил Леонтий, воровато огляделся и прошептал: – Я удумал чего. Пока дядьки нет, в яму спущусь и хоть одного зарежу, можно, нет?

– Отчего нельзя? Давай, а мы поглядим.

– Правда?

– А чего сволочей этих жалеть? – приободрил Савва. – Только батьке-покойничку сначала поклон передай.

Раскольник накинул на шею опешившему казачонку веревочную петлю. Мальчишка захрипел, выкатил глаза, руки зашарили по удавке, ноги рыли песок. Когда он обмяк, Савва опустил дергающееся тело рядом с костром. Судороги затихли. Казалось, парень прилег отдохнуть. Луна щерилась безобразной призрачной маской с небес.

– Теперь быстро, – шепнул на ухо Прокл. Путы упали с Матвейкиных рук. Раскольники пошли по краешку балки, теряясь во тьме.

– Авдотья! Авдотья Чагина! – позвал Прокл.

Матвейка сжался, представив, как услышат татары, сбегутся, и пропадет он ни за ломаный грош.

– Евдокия! – вторил отцу Савва. – Евдокия, голуба моя!

Людское море на дне балки заволновалось, понеслись стоны и тихий, сдавленный шепоток.

– Нету таких, – откликнулся мужской голос.

– Чагиных не видали?

– А вы кто?

– Мимохожие, – Прокл двинулся дальше, вызывая своих. Матвейка шел сзади, постоянно оглядываясь. В ночи мерещились подбирающиеся татары с кривыми ножами в зубах. Одолели саженей сто, прежде чем из балки откликнулись:

– Проклушка?

– Авдотья! – Прокл с Саввой коршунами бросились вниз, осыпая песок. Матвейка следом. Его приняла и укутала покрывалом сизая, мертвящая темнота. Чернели скорченные человеческие фигуры. Нахлынула волна обреченного ужаса и смрад множества грязных людей. Кошмарный аромат мочи, дерьма и спекшейся крови, оседающий на губах. Пленники лежали вповалку, обессиленные дальней дорогой. Ад, истинный Ад на земле, как Прокл и сказал.

– Пить, пить!

Матвейке вцепились в ногу, он шарахнулся в сторону и едва не упал. В лунном свете корчился тощий мужик с разбитым в кашу лицом.

– Пить!

– Нету, миленький, нету. – Матвейка с силой выдернул ногу и бросился за раскольниками, больше всего боясь потеряться среди толпы живых мертвецов.

– Авдотья! – Прокл обнял невысокую полную женщину, зарылся бородой в грудь.

– Батюшка! – к ним припала девушка, худенькая словно тростинка.

– Живые, – ахнул Прокл. – Евдокия где?

– С нами. – Авдотья отступила. К склону оврага привалилась черная фигура.

– Евдоха! – Савва упал на колени перед женой.

Прокл целовал супругу и дочь. Матвейка переминался с ноги на ногу, глупо улыбаясь во тьму. От воссоединившейся семьи веяло любовью и тихим, умиротворяющим счастьем. Тем, что обычно не выставляется напоказ. Голова пошла кругом, в удачу не верилось. Вот тебе и еретики. Глубоко в сердце затеплилась робкая надежда. В Орду пробрались, бабенок сыскали, татар не спужались, авось получится своим ходом уйти. Вокруг шевелились пленники, кто-то плакал, слышались обрывки молитв.

– Пришли, родименькие, пришли, – зачастила Авдотья. – Мы и не чаялись.

– Да я уж молодуху было нашел, да Савка сопли распустил, пришлось идти выручать, – откликнулся Прокл. – Нюню несчастную на погибель отцу родила.

«Нюня», на Матвейкиных глазах резавший людей как скотину, ворковал над женой.

– Уходить не пора? – Матвейка тронул Прокла за рукав. Неужто не понимают, светает рано, по темке надо подальше утечь.

– Погодь, – отмахнулся раскольник, словно от комара. – Не мешай. Готовьтесь, бабоньки, спасемся, как верой святого Стефана заведено.

Евдокия поднялась, стеная и охая, Савва заботливо поддержал. Она отдышалась и тихо сказала, гладя круглый, надутый живот:

– Толкается ужо, беспокойный, весь в отца. – Евдокия перекрестилась.

– Душа непорочная, нерожденная, вознесется прямиками к Христу, – нежно прошептал Савва и губами нашел губы жены. Матвейка пропустил в гнилой темноте быстрый, сильный удар.

– Спаси Господи, – Евдокия охнула и подломилась на обмякших ногах. Из широкой раны в животе толчками плеснула черная кровь, заливая Савву, застывшего с ножом в повисшей руке.

Матвейка подавился от ужаса и засипел, волосы на затылке зашевелились. Он попятился, не чувствуя, что идет по живым. Прокл, с меловым в лунном свете лицом, похожий на древнего демона, одним взмахом перерезал горло жене. Дочка Мария даже не дернулась, ожидая участи с покорной обреченностью и кривой, жутковатой улыбкой. В ее глазах застыла непроглядная тьма. Спустя мгновение она упала на мертвую мать. Прокл зашатался, из груди вырвался надрывный, плачущий вой.

– Спи, голубушка, спи, я иду за тобой. – Савва тяжело, через силу поднялся. – Благослови, батюшка, на подвиг мученический.

От охрипшего, незнакомого голоса Прокла Матвейку затрясло.

– Если же скажут тебе: «Куда нам идти?», то скажи им: так говорит Господь: кто обречен на смерть, иди на смерть, – слова Прокла упали проклятием. – Как порешили, так и делай, сынок. Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу. И ныне, и присно, и во веки веков. Аминь. Господи, помилуй, Господи, помилуй. Господи, благослови.

Нож Саввы вошел отцу в живот и, хлюпая, пополз вверх, вспарывая грудину. Прокл ухнул, оперся на сына и ударил Савву лезвием под кадык. Они рухнули рядом. Савва умер, а Прокл, кряхтя и постанывая, сел и привалился спиною к жене.

Из Матвейки словно вырвали жилу, ноги не слушались, он сделал пару шагов, рухнул на колени и беспомощно забормотал, дурея от медного запаха пролитой крови:

– Вы… вы… вы чего наделали, сволочи?

– Тихо, – Прокл скрипнул зубами, залитый кровью с головы до ног. Своей, жены, дочери, сына. В темноте жутко белели вытаращенные глаза. – Помру вскорости я.