Станислав Романов - Самая страшная книга 2020 [антология, litres]

Ходили слухи, что временами послушники того или иного прихода отчаивались настолько, что решались на бунт. Сговорившись, мятежники атаковали фанатиков, порой даже одерживали верх – но все было напрасно. Мятежное поселение не могло долго существовать обособленно. Скоро со всех сторон стягивались карающие отряды, и оставшихся в живых казнили.

Ходили слухи, шепотом передаваемые из уст в уста несмотря на все угрозы, что на самом деле кое-кому действительно удавалось скрыться, просто об этом не сообщали, чтобы не подрывать авторитета всесильной религиозной власти. Говорили о городах, удерживающих оборону против фанатиков. О городах, куда воля Единого была не в силах дотянуться…

Иезекиль не верил россказням, но все яснее осознавал, что решится на отчаянный шаг, пусть впереди и ждала полная неизвестность – все лучше, чем перманентное ожидание смерти на стреле автокрана от росчерка ритуального ножа.

На сентябрьском празднике Урожая он поделился своим планом с Евой, и после этого пути назад уже не было.

Приближались холода. Приходу, потребляющему много топлива, требовалось пополнить запасы дров на зиму, и ближе к концу сентября группы послушников под руководством боевиков все чаще выезжали в лес на грузовиках. В эти дни силы фанатиков максимально рассредоточивались вокруг прихода. Каждый рейс сопровождали всего двое вооруженных фанатиков. В этом виделся шанс…

Первые недели после причастия работа кипела всюду – тысячи неофитов обустраивали нехитрый быт. В лесах и полях у водоемов стремительно росли поселения. Запрет на механизмы получил временное послабление, когда строители торопливо возводили бараки под неусыпным контролем духовенства. Между стройками сновали грузовики с рабочей силой, инструментами и сырьем, перебрасывая ресурс туда, где он был наиболее необходим. Спали в землянках, времянках или кузовах грузовиков, еду готовили на полевых кухнях. Жгли костры, чтобы согреться. Боевики в масках были повсюду – казалось, они никогда не спят, не жрут, не испражняются. Смена караулов происходила незримо для послушников.

Каждый день начинался с молитвы. Под указы диаконов послушники разучивали первые псалмы. Тексты периодически корректировались, но скоро каждый знал их наизусть. Вечерами им читали святое Писание. Рукописные томики, пухнущие на глазах от вносимых изменений, уточнений и поправок, содержали догматы и уклады новой религии.

Из-за частых переездов окружавшие Андрея люди постоянно сменялись. Среди послушников встречались засланные шпионы апостолов, склоняющие неофитов к ереси. Отступников, сколь бы мал ни был проступок, разоблачали и казнили в назидание остальным. В ходу были повешение, потрошение или четвертование грузовиками. Атмосфера недоверия и страха отравляла существование.

Ходили самые кошмарные слухи, передаваемые перед сном, шепотом, невзирая на все запреты. Говорили, что Питер опустел и мертвецы штабелями лежат вдоль улиц. Что едва ли не две трети жителей мегаполиса уничтожены. Что безумие охватило по меньшей мере весь Северо-Запад страны – среди собеседников Андрея попадались жители Выборга, Петрозаводска, Кудрово и Купчино, и даже из Великого Новгорода, Ярославля и Костромы. Болтали, что очередной лагерь, в котором они очутились, находится едва ли не под Вологдой, в шестистах километрах от Гатчины. Что неведомая сила выгоняла людей на улицы из безопасных домов и убежищ, где они становились легкой добычей фанатиков.

Говорили, что в дни Гнева встали все пути сообщения – из Прибалтики, Белоруссии и Польши не приходило ни поездов, ни самолетов. Это могло означать, что правительства соседей закрыли границы, чтобы удержать распространение заразы – но верили в лучшее только глупцы. Однажды с очередной партией работников пригнали обезумевшего от страха финна. Той же ночью бедняга вскрыл себе вены куском стекла.

За всем происходящим хаосом угадывался порядок, управляемый чьей-то злой волей. Деление на приходы функционировало, каждый отряд был занят тяжелой, но посильной для работников деятельностью. Когда взрослые мужчины ставили срубы, молодые парни были на подхвате. Пищу, питьевую воду и теплую одежду подвозили исправно. Каждый был чем-то занят. Когда наступил май и с ним – пора посевных работ, женские отряды занимались посадками овощей. Андрей несколько раз видел девушек, ковыряющихся в земле на обширных полях, когда его отряд трясся в очередном переезде.

Ему довелось таскать брус на стройках, валить лес, дежурить на кухнях, штопать одежду и сажать картофель. В тяжелом труде притуплялись мысли о доме, но вечерами страх возвращался сполна. Тяготила собственная судьба, неизвестная участь матери (никаких вестей о родных не поступало – согласно эдиктам Единого семья была упразднена), бессилие что-то изменить. Завернувшись в сшитые как попало пледы, они засыпали, мечтая, что ночью придет освобождение в лице полиции, армии или даже в виде интервенции соседнего государства – все равно! – но никто не спешил на помощь.

Со временем измученный организм начинал привыкать. Постоянная осторожность и паранойя, боязнь обронить неверное слово делали послушников молчаливыми и подозрительными. В начале лета, когда строек и переездов становилось все меньше, прежняя жизнь начинала казаться послушнику Иезекилю миражом.

Наконец его приход осел в поселении где-то среди безымянных полей. Началась служба.

С утра его колотила дрожь, с которой никак не удавалось совладать. Час настал.

Иезекиль двигался на автомате, каждую секунду ожидая появления апостолов. В поселении, где даже у стен были глаза и уши, просто не могло быть секретов: казалось, сейчас его схватят и поволокут на эшафот. Лазарь и Захария выглядели пришибленными – одного взгляда на них должно было хватить, чтобы все понять.

После долгих раздумий он решил посвятить в план обоих. Живя бок о бок с послушниками, за эти полгода Иезекиль ни разу не наблюдал в братьях религиозного рвения. Ошибиться было опасно – любой неверный шаг мог стоить жизни.

Лазарь сразу же согласился – с обреченностью, поразившей Иезекиля. Захария колебался, но страх разоблачения придал ему сил. По большому счету, знать о готовящемся побеге и участвовать в нем было практически равнозначным преступлением в глазах апостолов.

После завтрака послушники вымыли посуду в лоханях с ледяной водой и, фыркая и дрожа от холода, умылись сами. Наступало время работы.

Им удалось украсть хлеба во время дежурства на кухне, и теперь холщовый мешок со снедью, который послушники брали с собой, чтобы перекусить в обед, топорщился сильнее обычного. Иезекиль забросил его в кузов грузовика и отправился за инструментами. В этот раз топорам надлежало сыграть особую роль.