Станислав Романов - Самая страшная книга 2020 [антология, litres]

– С-сука, руки ей держи! – Слышится звонкая оплеуха, крики Стрижки переходят в жалобный скулеж.

Я падаю на колени, упершись рукой в прохладный ворс ковра. Краем глаза вижу, как Мартын спокойно обходит извивающиеся тела, направляясь к двери. Выпростав руку, Стрижка пытается поймать его за штанину в надежде, что старший брат, как всегда, придет ей на выручку. Но Мартын уклоняется и исчезает в коридоре.

Это сон, просто кошмарный сон.

Я хочу помочь Стрижке, должен помочь, обязательно помогу, как только комната перестанет вращаться, как только пройдет одуряющая тошнота. А тем временем Цыган запрокидывает перекошенное лицо и с ревом изливается в Стрижку, стискивая побелевшими пальцами ее маленькие грудки. Отваливается, тяжело дыша… уступая место Вальке. Тот переворачивает ее на живот, чтобы не видеть искаженного мукой лица. И снова крики, больше не заглушаемые музыкой, сопение, стоны и эти ритмичные, сырые шлепки…

Когда все закончено, Валька с Цыганом, не потрудившись даже натянуть штаны, раскидываются на ковре. У Цыгана расцарапана щека. Стрижка свернулась калачиком, подтянув коленки к груди, бедра измазаны кровью и спермой. Она тянет на одной тонкой надрывной ноте – «у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у!» – и страдальческий ее голос вонзается мне в сердце тупой иглой.

Стыдно сказать, но мне не столько жаль ее, сколько хочется, чтобы она наконец заткнулась…

– Это неправда, – еле слышно проговорила Леля. – Саша не мог просто стоять и смотреть. Он не такой.

– Он не совсем стоял. – Кривая усмешка пересекла лицо Мартына, расколов маску радушного хозяина. – Скорей уж ползал. Он не помешал им насиловать мою сестру, как не мешал мне ее колотить. Видишь ли, милая Полианна, – он поднялся во весь рост и шагнул к ней, сжимая и разжимая пальцы, – я с самого начала подмечал все слабости моих так называемых друзей. Годами исчислял их, взвешивал и нашел очень легкими.

– Не понимаю… – Леля прижимала куклу к груди, словно ища в ней защиты. – Что здесь происходит?

Мартын засмеялся – жутким, лающим смехом.

– Газеты называли нас Кровавыми мальчиками, – сказал он. – Но никто не знал правды. Никто не знал, кто был самым кровавым мальчиком из всех.

– Цыган! Это был Цыган! А Валька ему помогал! – Выпутавшись из одеяла, я спустил ноги на пол. Комната тут же закружилась перед глазами, бок дернуло тупой болью. Я тоже ничего не понимал. Не понимал, зачем Мартын оставил меня в живых, зачем вызвал сюда Лелю, зачем вдруг решил рассказать ей правду. Знал только, что этого ни в коем случае допустить нельзя.

Потому что после такой правды не оставляют в живых.

Когда Мартын возвращается, пряча руку за спиной, я поначалу думаю, что он принес Стрижке что-нибудь в утешение. Ее надо успокоить, прежде чем мы подмоем ее, оденем и постараемся забыть обо всем, что произошло. Она и впрямь забудет через час, самое большее – два. Она никогда не поймет всю гнусность того, что мы… что мои друзья… с ней сделали. А вот нам придется как-то жить с этим.

Всхлипывая, она ползет к Мартыну на четвереньках, с трудом поднимается на ноги, кривя рот в рыданиях. По бедру сползает кровавая струйка. Стрижка вытирает ее рукой и показывает брату испачканную ладонь:

– Мне больно…

Только теперь Цыган с Валькой, осознав, что натворили, пытаются натянуть штаны.

И только когда молоток рассекает воздух и врезается в круглую Стрижкину голову, я понимаю: то, о чем я думал, было далеко не худшим вариантом.

Ее глаза распахиваются в изумлении, руки взвиваются над головой. Стрижка издает сдавленный возглас. Кровь ручьем хлещет из пробитой головы. Следующий удар разбивает нижнюю челюсть. Стрижка давится собственным криком и осколками зубов. Теперь орем мы трое, а встревоженные криками соседи уже барабанят в дверь.

Самое страшное в тот момент – лицо Мартына. На нем ни малейшей злобы: никогда в жизни я не видел столь прекрасного, столь одухотворенного лица. Это лицо человека, выполняющего свое призвание, лицо художника, создающего свой шедевр, лицо настоящего Мартына, которого мы никогда не знали.

Острый конец молотка вонзается Стрижке между ключицей и шеей, сдирая кожу и обнажив поблескивающее месиво мышц. Кровь выплескивается из раны толчками. Стрижка, хрипя, оседает на пол.

Мартын добивает ее остервенелыми ударами по лицу, по груди, по плечам, на глазах ее лысых нелепых кукол, на наших глазах. Темные брызги летят во все стороны, а глухой стук сменяется влажным чавканьем. Тело Стрижки содрогается с каждым ударом, лицо разбито вдребезги, нос раздроблен, один глаз вытек, рот зияет кровавой дырой. Теперь никто не назвал бы ее красивой.

Цыган с Валькой налетают на Мартына с кулаками, пытаясь выдрать из его рук молоток. Их пальцы скользят по липкой рукояти, Мартын с рычанием рвется из рук, а дверь в прихожей содрогается под кулаками соседей. Едва Цыгану удается завладеть молотком, как Мартын разражается жутким звериным воем.

– Заткнись! – орет Цыган, потрясая окровавленным молотком. – Заткнись, тварь, псих ненормальный, заткнись!

Напоенный влагой ветер врывается в окно, взметнув к потолку тюлевые занавески, разгоняя сырой запах бойни. Гром довольно рокочет, словно некое божество получило свою кровавую жертву и теперь готово наградить дождем измученный зноем мир.

Высадив хлипкую дверь, соседи наконец врываются в квартиру, чтобы увидеть меня, забившегося в угол, Цыгана с орудием убийства в руке, залитый кровью ковер и обезображенное нечто, еще несколько минут назад бывшее нашей Таней. И дядя Володя, здоровенный «афганец» из квартиры напротив, хуком справа сносит Цыгана с ног. Взвизгнув, Валька кидается к окну, но дядя Володя ловит его за волосы.

– Вы… сукины дети! – ревет он. – Что вы натворили?..

Тоненько подвывая, Мартын сжимает в объятиях обезображенное тело сестры.

Ален Делон мог бы поучиться у него актерскому мастерству.

А за окном свинцовое небо прорывается благодатным дождем.

– Хватит, – сказал я. – Это было давно, Мартын.

– А я все помню как сейчас! – Он шутливо погрозил мне пальцем. – И что потом было. Как ты вдруг возомнил себя благородным мстителем…

– Прости! – крикнул я и, вцепившись в спинку кровати, начал подниматься на ноги. – Прости за все. Позволь нам уйти.

– Куда ж вы пойдете? На улице дождь, ты на ногах не стоишь, а Полианна того гляди родит. Можно, конечно, вызвать такси, но телефона у меня нет, а с твоим случилась беда, – он виновато развел руками, – я его утопил в сортире. Ей-богу, совершенно нечаянно!

Леля смотрела на нас, теребя куклу, как никогда похожая на маленькую девочку. Кукла вдруг снова сказала «мама», и Леля, вздрогнув, выронила ее.