Елена Арсеньева - Темное пламя любви [litres]

– Отпустите ее! – сердито требовала еще какая-то женщина. – Вы ее задушите!

Но губы Игоря, глаза Игоря по-прежнему были рядом, руки тормошили ее:

– Оля, очнись! Очнись!

– Это ты?! – пробормотала она недоверчиво – и слезы так и хлынули из глаз. – Ты жив?! – прорыдала Ольга. – Ты очнулся?! Боже мой…

– Да, да, еще три дня назад, – быстро рассказывал Игорь, делая какие-то странные движения то одним локтем, то другим, и Ольга не сразу поняла, что ее муж просто пытается оттолкнуть медсестру, которая держала в руках шприц и пыталась подойти к Ольге то с одной стороны, то с другой, а Игорь не пропускал ее. – Меня просто не выписывали, и я пообещал, что убегу. Тогда только выписали, и я сразу сюда. Сюда только сейчас вошел – и ты сразу очнулась, хотя три дня была без сознания. Слава богу, слава богу! Я уж думал, что зря вернулся с того света! Думал, лучше мне так и лежать в коме, лучше умереть, если не будет тебя… Прости меня! Что я наделал, прости!

– Ничего, ничего, я здесь, – бормотала Ольга, слабо соображая, что вообще говорит. – Я с тобой!

– Отойдите, сколько вам говорить! – рявкнул кто-то рядом, и Ольга сквозь слезы разглядела Борцова – заведующего отделением оксигенобаротерапии областной больницы.

Он оттащил Игоря от кровати, и Ольга увидела, что находится в том же отделении реанимации, откуда они с Гантимуром ушли… нет, не ушли… когда? Куда? Было это? Не было?

Медсестра, которая мигом подскочила и всадила Ольге в вену укол, была та самая Виктория Сергеевна, которая называла себя тезкой Борцова. Судя по тому, что за окнами темно, сейчас ночь; сестра, наверное, дежурит в реанимации, но что здесь делает Борцов в такое время?

Похоже, Ольга задала этот вопрос вслух, потому что Борцов уставился на нее недоумевающе, потом скупо улыбнулся:

– Я тоже дежурю. Тут у вас по соседству находился мой пациент. Да его ведь при вас из барокамеры доставили! Помните, с отеком мозга? Я за ним присматривал, да недосмотрел вот. Меня вызвали, когда ему стало хуже, а потом…

Ольга слегка повернула голову и взглянула на кровать Гантимура. Кровать была загорожена ширмой.

Понятно, это ее колесики поскрипывали по полу…

– Что с ним? – с трудом шевеля губами, прошелестела Ольга.

– Ему… плохо, – сказал Борцов.

– Что с ним?!

– Не надо волноваться, Олечка, – испуганно склонился к ней Игорь.

– Он умер? Он умер, да?! Скажите мне, ведь я же врач, это моя «Скорая» доставила его сюда с отеком мозга, я должна знать! – выкрикнула Ольга, резко садясь.

Голова так закружилась, что она чуть не свалилась с кровати, но Игорь успел подхватить.

Ольгу уложили.

Борцов, зло оскалившись, читал то, что было написано на пластиковом планшете, прикрепленном к спинке кровати Ольги.

Она вспомнила, что планшет был заполнен Кириллом Поликановым, – и схватилась за сердце.

Было это? Не было? Но главное, что с Гантимуром?!

– Вы успокоились? – осторожно спросил Борцов. – Неполезно в вашем состоянии, после двух реанимационных мероприятий, после дефибрилляции, после трехдневной комы так дергаться. Ладно, поскольку вы коллега, я скажу: сосед ваш скончался, однако отек мозга тут ни при чем. У него рана в груди, нанесенная неизвестным предметом. Самое поразительное в этой ситуации, что рана появилась, когда в палате было несколько человек: две медсестры, реаниматолог, ваш покорный слуга – ну и вы пятая. Каким образом этот человек был убит на глазах у всех нас, я не понимаю.

Дым реял перед глазами – серая пелена, которую трепал ветер, отчего казалось, что кто-то издалека прощально машет Ольге.

Она видела сухое, покрытое паутиной дерево, обагренное живой кровью из сердца Гантимура, охваченное огнем… огнем его страсти к Ольге, страсти такой же загадочной, неодолимой, темной, как пламень чэнкирэ!

– Его не убили, – пробормотала Ольга, опуская веки, ставшие вдруг тяжелыми. – Он сам…

– Что? – воскликнул Игорь.

– Не обращайте внимания, – буркнул Борцов. – Это успокоительное действует, она не понимает, что говорит. Сейчас заснет, а через пару часов проснется уже совершенно нормальным человеком.

– Вызвал я полицию, – проговорил еще один мужчина, быстро входя. – Едут. Ох, что сейчас начнется!

– Я баночку принесла, – всхлипнула какая-то женщина. – Цветочки поставила ваши. Красивые какие… А пахнут как!

Слабый сладостный аромат коснулся ноздрей Ольги. Она где-то слышала этот запах… где, когда – она не помнила, не знала. Было ли это во сне или наяву…

– Как же они называются? – спросила Виктория Сергеевна.

– Я их у какого-то старика купил – прямо у ворот больницы, – сказал Игорь. – Я такие видел, когда был в командировке в Хабаровске, на Дальнем Востоке. Это багульник.

– Чэнкирэ, – пробормотала Ольга. – Это чэнкирэ…

Я – страж высоты. Спасаю тех, кого хочет сбросить вниз нечистая сила злая. Их называют чертями, демонами, бесами… Слова разные, а суть у них одна.

Один из таких нечистиков – колокольный мертвец.

Обычно люди поднимаются на колокольни по ночам, чтобы бить в набат. О бедах возглашают ночные колокола: о внезапных пожарах, о приближении чумы, Коровьей Смерти или еще какой хворости. Однако иной раз просто померещится что-то человеку – он и потащится наверх поглядеть, что это там.

Ну а колокольный-то мертвец, сила злая, его там и ждет-поджидает!

Это дух самоубийцы, тела которого не принимает земля. Нечистый, прислужник дьявола! По ночам он, в белом колпаке, сидит в углу на верхнем ярусе колокольни. Лишь только взберется после полуночи туда человек, нечисть начнет ему свой колпак навязывать: надень да надень!

Наденешь – тут тебя колокольный мертвец вниз и сверзит. Конец тебе!

Впрочем, по большей части те, кто с колокольным мертвецом встретился, колпака не брали, а прыгали с высоты на землю. Этого нечисть от них и ждала! Ведь колокольному мертвецу надо не сбросить человека, а так сильно напугать, чтобы тот сам вниз кинулся. Так же однажды случилось и со мной, только напугал меня не колокольный мертвец, а… не знаю, как сказать, как назвать, кроме двух слов: пособник смерти.

Да, пособник смерти отправил меня на тот свет, а потом меня в пособники жизни определили. Удивительно!

Спросите, почему колокольный мертвец не своими руками старается какого-нибудь бедолагу со звонницы сбросить, а вынуждает его сделать это самостоятельно? Потому что каждый самоубивец – это, как в народе говорят, черту баран. На них, по слухам, черти в аду дрова да смолу возят, на тех дровах в котлах ту смолу кипятят, в которой тех грешников варят.

Насчет котлов и смолы ничего не скажу, зато точно знаю, что грешной душе настолько невмоготу одной от своих прегрешений, от презрения да ненависти к себе маяться, что она во что бы то ни стало старается другую душу погубить. За это, говорят знающие люди, дьявол срок мучений адовых скостить может. А жертва злодейства спасется, только если ее кто-нибудь отмолит или если не суждена ей изначально жизнь в ином образе, в ином теле, в иной судьбе – не для погубления, а для спасения несчастных, как это было суждено мне.