Александр Матюхин - Страшная общага [litres]

Большой знак, выкрашенный голубой краской, сообщал, что купаться здесь нельзя в принципе. Но Ромка уже заметил, взрослые часто нарушают правила.

Это, конечно, совсем другое море. На секунду Ромка закрыл глаза, и в голове сама собой раскинулась бескрайняя пенная бездна, сиренево-розовая от опускающегося в нее раскаленного солнца, вылизывающая темный песок и босые ноги. Запахло солью и теплым ветром. Он поскорей распахнул глаза – слишком остро заныло где-то в солнечном сплетении, да и зачем все это? Небо перекатывалось от голубого к розовому, и залив блестел, как будто дружески подмигивал ему. Ромка нервно облизнул губы.

– Ром? – Мама неуверенно позвала его, почувствовав долгий взгляд. – Хочешь?

Она кивнула на воду. Он почувствовал, как голова собирается заученно покачать из стороны в сторону, и остановился. А что, если…

– Никого нет, – ободряюще заметил папа. – Я покараулю.

– Давай, хватит… – Аленка явно хотела сказать что-то не совсем приличное и под строгим взглядом мамы добавила: – Водичка супер.

Ромка обвел взглядом всех троих, снова посмотрел на добродушно плещущую воду и взялся за край толстовки.

Мама метнулась взглядом к папе. Он заговорщически подмигнул. Она слабо улыбнулась, не сводя с него глаз. С колотящимся сердцем подумала: наверное, он думает о том же самом. Наверное, у него перед глазами тоже вырастают уныло окрашенные стены детского приюта и неловкий взгляд психолога. «Мальчик многое пережил. Он не рассказывает, кто сделал с ним это, но… В общем, будьте морально готовы».

– Прям в трусах? – Ромка обернулся на папу со смесью неуверенности и веселого удивления.

– Конечно, – подбодрил папа.

– Ладно.

Он выдохнул, как будто собирался не просто залезть в воду, а прыгнуть в нее с высоченной скалы, и выкарабкался из штанов и толстовки. Одежда черным комом упала на песок, и Ромка перешагнул через нее, глядя вниз.

Как странно, подумалось Алене. Вроде обычный мальчишка – детские трусы с супергероями, сбитые коленки. Только если смотреть кусочками – не на всего брата целиком.

Ромка двинулся к воде, и волки на его коже ожили, зашевелились вместе с мускулами. Оскаленные, спокойные, воющие, запрокинув голову, они бежали, лежали, сидели и смотрели отовсюду разноцветными, до мурашек живыми глазами. В татуировщике, каким бы психом он ни был, пропал великий художник: на картинках, покрывавших спину, живот, руки и ноги Ромки, искусно прорисовывалась каждая шерстинка, каждое движение ловкого зверя. Когда Аленка сделает татуировку – а она ее обязательно сделает, как бы там не хваталась за сердце мама, – она должна быть выполнена так же мастерски.

Иголку можно и потерпеть, наверно. Она попыталась представить, сколько кололи Ромку, методично вырисовывая под кожей каждый штрих, и ее замутило. Алена тряхнула головой, прогоняя вспыхнувшую ярость. Жаль, братишка наотрез отказался выдавать того, кто с ним это сделал, – говорил только, что он уже умер. Алена понадеялась, что специально для таких психов все-таки существует ад – или что-то вроде того.

Ромка ступил в воду и легко вздохнул. Она была теплая, мелкие камешки на дне покалывали ноги. Он робко взглянул на маму и сестру исподлобья. Мама улыбнулась ему, она терла глаза, как будто в них попала соринка. Аленка обрызгала его с головы до ног.

– Догоняй, малявка!

Ромка прыгнул, промчался за Аленкой, со смехом обдал ее фонтаном брызг, бултыхнулся в теплую воду и поплыл.

– Мам, – Аленка, нахмурившись, смотрела на брата. – А разве у Ромки был между лопаток такой волк? Ухмыляющаяся морда.

Она была готова поспорить, что раньше его не видела.

– Что? – Мама не отрывалась от ныряющего Ромки. – Естественно, как еще?

Она взглянула на Аленку, брови сошлись на переносице:

– Если честно, я на них стараюсь особо не смотреть. На нем этих волков, как… Всех не запомнишь.

Аленка неуверенно кивнула. Ей все-таки казалось, что она помнила.

– Да и не надо, – продолжила мама, снова повернувшись к Ромке. – Руки бы поотрывала этому извращенцу, кто бы это ни был.

– Кто бы это ни был, он был помешан на волках, – задумчиво согласилась Алена.

Ромка вынырнул неподалеку от сестры как раз в тот момент, когда она заканчивала фразу. «Помешан на волках». Он легонько вздохнул, снова ныряя, чтобы никто не заметил. Солнце готовилось к закату, просвечивало воду золотом. Тогда тоже все было золотым.

Нет, тот, кто сделал это, помешан не был. Хотя к волкам, конечно, у него было особое отношение.

– А почему сейчас нельзя?

– Слишком жарко, – голос у деда был смуглым и морщинистым, как его кожа, с хрипловатой усмешкой и запахом табака. – Земля так раскалилась, что, если выйдешь, она тебе сожжет ступни прямо через подошвы.

Ромка с восторгом покосился в окно, занавешенное густыми листьями дикого винограда. Солнце подсвечивало их, добавляя в зелень золото. Проверить бы!

Дед снова тихо посмеялся, устраиваясь в своем похожем на трон кресле.

– Так, на чем мы остановились… – Он уперся ладонями в колени и прищурился куда-то в пространство.

Ромка поерзал в мягком кресле. Ему оно было великовато, спинка уходила куда-то ввысь, подлокотники вырастали ограничителями по бокам, и он тонул в пухлом бархате подушек. Дотянулся до столика из темного дерева – там на серебряном подносе источали головокружительно сладкий аромат персики. Ромка больше любил сам срывать их с дерева в пропитанном солнцем саду – спрятаться среди шуршащих листьев, прижаться к теплой коре, сорвать с ветки и тут же откусить огромный кусок – так, чтобы по уши в липком соке. Но после обеда приходилось сидеть в затененной комнате и слушать дедовы истории. Правда, дед рассказывал так, что через пару минут он уже забывал, что хотел бежать играть на улицу.

– На волчице, – подсказал он, откусывая полперсика сразу.

– Да, – дед слегка улыбнулся, вспоминая. – И она выкармливала младенцев своим молоком до тех пор, пока их не нашел пастух Фаустул. Не потому, что это были сыновья царевны и бога, и не для того, чтобы ей самой начали поклоняться, как божеству, – а потому, что для нее они были своими детьми. Пещера стала их домом, а волчица – матерью.

Взгляд у деда становился мягким и чуть рассеянным, словно он рассказывал не легенды, а свои воспоминания. Ромка не сводил с него взгляда, а персиковый сок покрывал сладкой пленкой щеки, живот, даже коленки. Тогда еще они были украшены только царапинами, следами от засохших ссадин и облезающим коричневым загаром.

– Жалко, – сказал он, неожиданно сам для себя перебив деда.

Тот сдвинул мохнатые седые брови. Его речь не прерывал никто и никогда. Ромка чуть не поперхнулся кусочком персика.

– Ей, наверное, грустно было, волчице, – он поспешил оправдаться. – Она выкормила, а пастух забрал.