Александр Матюхин - Страшная общага [litres]

– Карта в самом деле получилась бы такой ценной? – поинтересовался хозяин комнаты.

– Первая категория, – пожал плечами Хорс. – Вне всяких сомнений. Шестьсот шестьдесят шесть из шестисот шестидесяти шести. Просто бриллиант. Смерть от моей руки, как вы понимаете, на меньшее не тянет.

– В таком случае, Хорс, вы бы убивали направо и налево, а я бы не успевал это фотографировать, – устало махнул рукой фотограф.

– Вы дурак, Скрикс. Если наводнить Клуб картами первой категории, то они обесценятся. Нет, нам нужен штучный товар. Видите, я с вами более чем откровенен.

– Откровенны в том, что я дурак? – съязвил Скрикс. – Ладно, Хорс, отплачу вам откровенностью за откровенность: камеру я грохнул специально. Слышите, Хорс? Специально!

Скрикс заметил, что гость его сразу как-то напрягся. Пальцы его правой руки, словно по команде, перестали играть со шляпой и потянулись к пальцам левой, которая плетью лежала на кровати, за все время беседы ни разу не пошевелившись. Нахмурившись, Хорс ждал объяснений.

– Я грохнул камеру, потому что не увидел другого способа вас остановить. Я грохнул камеру, потому что думал об интересах мессира Гольденбрунера больше, чем вы, его верный пес. Я грохнул камеру, потому что все это убийство не имело ни малейшего смысла.

– То есть как не имело? – искренне поразился профессиональный убийца Хорс. – Почему?

Фотограф решил, что нужно блефовать:

– Потому что… Елизавета Комарова вовсе не собиралась жить долго и счастливо. Я сумел прочитать ее настоящую судьбу. Девушка умрет сама, причем очень скоро. Убивать ее незачем.

– Но первая категория… – В голосе Хорса прозвучало сомнение.

– Поверьте мне, она умрет достаточно мучительно. Категория будет первой. На шестьсот шестьдесят шесть баллов, к сожалению, не потянет, но на пятьсот пятьдесят – вполне. Я знаю, что Клуб не приветствует мошенничество, а ваше убийство – мошенничество в чистом виде. Если Крупье прознает, мессир останется без головы.

– Но как вы не понимаете! – Хорс вскочил с кровати и в бешеном темпе принялся ходить из угла в угол. – Игра в Клубе состоится уже в эту пятницу! У нас есть два дня! Два дня!

– Девушка умрет завтра ночью, – спокойно сказал фотограф. – К утру карточка будет готова.

Хорс остановился и, прижав ладонь правой руки ко лбу, принялся думать.

– Черт! Черт! Черт! – бормотал он, кусая ладонь. – Куда надежнее было ее убить… Никто бы и не догадался… Я не отражаюсь в зеркалах, и на фотографиях меня не видно. Все бы подумали, что она умерла… от естественных причин.

– На шестьсот шестьдесят шесть баллов? – кисло усмехнулся Скрикс.

– Да, вы правы, здесь есть небольшой риск… Но ведь всякое бывает… Мессир наверняка придумал, как все обосновать.

– По-моему, риск очень даже велик, – не согласился фотограф. – Я был на играх и видел Крупье. Его так просто не проведешь.

– Хорошо, господин Скрикс, – кивнул Хорс. – Поступим так: я захожу к вам послезавтра утром. Дальше действуем по обстоятельствам. Если девушка умерла, а карточки нет – вы покойник. Если же вы ошиблись в своих прогнозах и она жива, то по-быстрому повторяем сегодняшний сценарий. В одиннадцать вечера мессир отправится в Клуб. Фотография должна быть при нем.

– На том и условимся, – произнес фотограф, выпуская гостя в коридор. – Мессир еще скажет мне спасибо. До свидания, Хорс.

– До свидания.

Выдохнув, Скрикс снова остался наедине с самим собой. Потайный клуб, упоминавшийся в их разговоре, не просто был заведением для избранных. О самом существовании Клуба знали только избранные. Мессир Гольденбрунер числился одним из самых старых и влиятельных его членов. Ежемесячно в Клубе проводилась карточная игра. Играли там не на рубли, доллары или фунты стерлингов, а на так называемые золотые калигулы, которые при желании можно было обменять на рубли, доллары или фунты стерлингов. Игра шла по довольно мудреным правилам, и в качестве игральных карт выступали фотографии, произведенные по тайной технологии особыми специалистами (фотографами). Карты Смерти, на которых специализировался Скрикс, были старшими в колоде. Большинство фотографов имели узкую специализацию, редко кто из них мог одинаково успешно работать с разными сюжетами. Конечно, был Виртюк, который брался за все, но процент брака в его работе зашкаливал. Скрикс не помнил, чтобы кто-нибудь выигрывал, имея на руках карты Виртюка.

Всего существовало двадцать видов карт. Большинство названий говорили сами за себя: «Рождение», «Боль», «Катарсис», «Наслаждение», «Любовь», «Горе» и «Радость»… ну и в самом конце – высшая игровая единица «Смерть». Подобно игре в покер, карты образовывали различные комбинации той или иной силы. Чем больше выложенных на стол карт-фотографий относилось к жизни одного человека, тем сильнее была комбинация.

Теперь Скрикс понимал, зачем расчетливый игроман Гольденбрунер одновременно подослал Лизе Комаровой и фотографа и убийцу. В коллекции мессира явно уже имелись карты, связанные с жизнью этой девушки, и он хотел составить невероятную по своей силе комбинацию, увенчав ее картой смерти первой категории – шестьсот шестьдесят шесть баллов из шестисот шестидесяти шести возможных.

«Сколько карт Лизы уже собрано Гольденбрунером? Что, если он каким-то образом ухитрился завладеть всеми девятнадцатью? Звучит безумно, но почему бы и нет? В таком случае до полного комплекта недостает всего одной…» – с этими мыслями Скрикс перешел в дальнюю половину комнаты, где на агрегате лежал тот самый курьерский пакет, который обронила убегающая Лиза. Фотограф подобрал его и, принеся домой, сразу же спрятал за занавеской. Скрикс не хотел, чтобы бандероль попадалась на глаза Хорсу, а в том, что Хорс явится, особо сомневаться не приходилось. Содержимое бандероли Скрикса не интересовало. С пакетом под мышкой фотограф вышел из комнаты. Спустившись в холл, он подошел к телефонной стойке. Собственного телефона у фотографа не было, поэтому, если возникала потребность, он пользовался общественным.

Скрикс положил пакет перед собой на полочку (так, чтобы видеть реквизиты), затем поднял трубку и начал набирать номер…

Был уже одиннадцатый час вечера, когда в комнату фотографа снова постучали – робко и тихо, будто спрашивая: «Есть кто дома? Если нет, то я, пожалуй, пойду».

Скрикс медленно перевел взгляд со стены на дверь, вытер о себя вспотевшие ладони и пошел открывать.

На пороге стояла Лиза Комарова. Девушка нерешительно переминалась с ноги на ногу. Те же сандалии, джинсы, та же льняная туника и плетеные браслеты на тонких запястьях, вот только на голове появилась безразмерная кепка, одетая задом наперед, и выражение лица тоже изменилось – стало настороженным, как у маленького лесного зверька, почуявшего запах лисьей норы.