Борис Конофальский - Инквизитор. Вассал и господин [СИ]

– Завтра меня будет ждать канцлер с утра. А после, как освобожусь, хочу посмотреть, как стреляют новые мушкеты, – сказал Волков, не заботясь настроением Рохи.

– Ладно, – кисло сказал Скарафаджо, всё ещё вертя в пальцах одинокую монету, – найду Хилли и Вилли. Они всегда рады пострелять.

Тут пришла Агнес, села по правую руку от господина и была приветлива со всеми. Особенно улыбалась Максимилиану. Но тот ей не улыбался и взглядов девушки избегал. Зельда с Утой стали подавать на стол. И утку жареную с вином, и зайца печёного в кувшине, и говяжью печень с горохом, и жирные пироги с капустой и свиным салом, и сыры, и вина, и пиво, и хлеба. И всё вкус имело отменный. Горбунья, что не говори, готовила отлично. Так хорошо, что Волков, наевшись, позвал её к себе и при всех хвалил её. Зельда цвела от счастья, да и Агнес улыбалась.

А когда гости разошлись, Максимилиан, Сыч, Игнатий уши уже в людскую спать, а Зельда с Утой убирали со стола и мыли посуду, Волков спросил у Агнес, что скромно сидела рядом.

– Так значит, в деньгах ты теперь не нуждаешься?

– Нет, господин, уже не буду я денег просить. У меня теперь своё ремесло. – Говорила девушка.

И смотрела на кавалера таким взором чистым, что и не подумал бы он о ней, что промышляет она чем-то недобрым.

– Варить зелья – ремесло дурное. – Не очень-то уверенно говорил он.

– Не во зло его делаю, и не привораживает оно, только желание в мужьях пробуждает. Для жен, что мужей вниманием обделены, то в радость большую. – Спокойно и убеждённо говорила девушка.

Так убеждённо, что Волков и сомневаться в её словах не мог.

– Всё одно, осторожна будь. Смотри, чтобы не донесли.

– О том не печальтесь, никто не донесёт, – улыбалась Агнес и сама в том была уверена.

Она прекрасно знала, что никто на неё не донесёт.

– И слава Богу, – сказал кавалер, успокоившись, и встал. – Спать пойду, завтра важный день.

Он поцеловал её в лоб, она поцеловала ему руку. Он пошёл к себе, а Агнес велела принести себе ещё вина и свою любимую книгу.

Ещё посидеть чуть-чуть хотела.

Он сразу узнал банкира Ренальди из дома Ренальди и Кальяри. И тот его тоже признал сразу. Банкир выходил из приёмной канцлера, а Волков как раз стоял и ждал, когда его позовут. Банкир раскинул руки для объятий. Он улыбался и был заметно рад Волкову. Волков тоже был рад ему. Банкир не стал говорить о том, что совсем недавно он поднял аренду на дом, который кавалер у него арендовал. К чему обсуждать эти мелочи? Как и положено, Кальяри спросил про здоровье, про ногу Волкова. Покивал с сочувствием и вниманием, восхитился его подвигом в Хоккенхайме, о котором до сих пор ещё в городе судачили, порадовался его статусу помещика, спросил, хорош ли лен, а потом как будто вспомнил и заговорил о другом:

– Друг мой, помните, вы просили меня разузнать, что сталось с вашими родственниками, с вашей матерью и сёстрами?

– Помню, вы разузнали? – Ещё бы он не помнил, он даже денег на то банкиру давал, хоть и немного, но давал.

И банкир, начал говорить:

– Два дня назад получил корреспонденцию. Видимо, я огорчу вас и обрадую, друг мой. Наш представитель в Лютцофе нашёл ваших родных, но матушки вашей, да примет её душу Господь, среди живых уже нет. И одной сестры нет, старшей. Она с мужем и двумя дочерями померла от чумы. Но от неё остался сын двенадцати лет. Мальчик живёт с тёткой, она ваша младшая сестра, Тереза Видль, урождённая Фолькоф. У неё две дочери. А муж её тоже помер, не от чумы, а от чахотки. Живут – бедствуют.

Держать всё в уме, оперировать десятками страниц текста и цифр было для банкиров обычным делом. Имена, цифры, города – всё это в голове. Только в голове, не всё можно доверить бумагам. Ренальди, хоть был и не молод, не заглядывал в бумажку, когда рассказывал кавалеру о его семье, он словно выучил всё это. И Волков удивился бы такой памяти, но ему сейчас было не до того. Он немного опешил от всего, что слышал.

Банкир говорил ему о каких-то людях, которых кавалер даже не помнил, по сути, и не знал, ну, кроме матери. Разве можно немолодую женщину, которой уже тридцать лет, считать своей сестрой, если ты помнишь её совсем маленькой девочкой и вспоминаешь с трудом? Можно ли считать родственниками каких-то детей, о существовании которых ты только что узнал? Близкими людьми? Оказывается можно. Хоть и чувствовал он себя сейчас странно. Оказывается, он очень хотел их всех увидеть. И единственную сестру и племянников. Тем более, если они бедствуют.

– Кавалер, вас ожидает Его Высокопреосвященство.

Волков обдернулся: рядом с ним стоял немолодой монах.

Полная приёмная людей, важные господа стоят, ждут, но монах приглашает именно его.

– Да-да, – говорит он монаху рассеяно и тут же говорит банкиру. – Друг мой, прошу вас немедля писать своему человеку, чтобы передал им денег и чтобы сестру мою и племянников отправил ко мне, в землю Ребенрее, графство Мален, в пределы мои, в поместье Эшбахт.

При этом он достал из кошеля пять талеров и протянул их банкиру.

Тот сразу взял деньги и ответил:

– Ни минуты не волнуйтесь, сегодня же письмо пойдёт в Лютцоф с вечерней почтой. Через пять дней ваша сестра получит деньги и ваш наказ ехать в ваше поместье.

Волков пожал ему руку, поблагодарил его и пошёл за монахом. Его зачем-то ждал сам архиепископ, но сейчас кавалера это заботило мало, сейчас он думал только о своей сестре и племянниках.

– Ну, подойди ко мне, – говорил курфюрст, с трудом поднимаясь из кресла. – Сюда, сюда, к свету иди.

Окна в его недавно построенном дворце были огромны, под самый потолок. Свету много без ламп и свечей. Он вылез из кресла, ждал, пока Волков приблизится. Один из монахов поддерживал его под локоть. Тут же был и викарий брат Родерик, канцлер Его Высокопреосвященства. Он улыбался кавалеру пустой улыбкой каменной статуи. Волков подумал, что викарий по-другому, наверное, и не может улыбаться.

– Чёртовы ноги, не будь они так слабы, сам бы пошёл к тебе на встречу, – говорил архиепископ, распахивая Волкову объятья и обнимая его. – Ну, как ты себя чувствуешь, наш герой? Казначей говорит, что ты сначала был ранен в Хокеенхайме разбойниками, а потом ведьмы наслал на тебя тяжкую хворь. Ты едва выжил.

– Всё позади, монсеньёр, – отвечал Волков и понимал, что эти вопросы не просто вежливость. Из уст курфюрста они звучали как тёплое, человеческое участие. И от этого он ещё больше проникался приязнью к архиепископу. – Сейчас уже здоровье моё хорошо.

– Ну и славно, славно, – говорил курфюрст и при этом гладил его по щеке и по волосам, – вижу, ты всё тот же молодец. Крепок, горд.

Так гладил бы, наверное, Волкова его отец, будь он жив.

– Но я не доволен тобой, да, не смотри на меня так, не доволен, – говорил архиепископ, возвращаясь в своё кресло. – Ревность и зависть меня гложат, словно жену брошенную.