Сергей Смирнов - Солнце для мертвых [сборник]

Последним из клуба выполз Алик Гужевайский. Он завывал и хлюпал носом.

Зал опустел. Исчез и Петр Иванович.

В поссоветовских окнах еще горел свет, когда первые зрители появились на площади. Среди них был и Витя Жуков в порванной в давке рубашке и с разбитой губой. Витя давно уже знал, что нужно делать. Он бежал в поссовет. Председатель поссовета Колмогоров сидел за столом, жуя папиросу, и диктовал секретарше какую-то бумагу. Волосы у него, как всегда после утомительного рабочего дня, стояли дыбом. Ворвавшиеся в кабинет расхристанные, тяжело дышавшие люди прервали его на полуслове.

Сбивчиво, перебивая друг друга, участники гипнотического сеанса начали рассказывать.

— Что вы мне голову морочите?.. — по привычке вскрикивал Колмогоров, слушая рассказ.

На площади собралась уже большая толпа, в председательский кабинет набилось так много народу, что стало нечем дышать.

— Что вы мне голову морочите? — все кричал председатель, но уже без прежнего энтузиазма.

Спустя полчаса председатель поднялся, нахлобучил на голову шляпу и объявил, что намерен идти в клуб. Десятка полтора наиболее отважных гужевайцев вызвались его сопровождать.

— Ну и превратился, ну и что? — говорил председатель, размашисто шагая к клубу. — На то он и гипнотизер. Ему за это и деньги плотят.

Добровольцы, семенившие следом, молча выдирали из встречных палисадов штакетины.

Было уже совсем темно. Где-то в поселке выли собаки. Небо серебрилось звездами.

Дом культуры высился на горе неприступной громадой. Все двери были распахнуты настежь. Внутри было тихо и светло.

Колмогоров приостановился перед входом в зрительный зал.

— Эх вы, елки-палки! — бодро заметил он. — Фокусов не понимаете. Артиста обидели. Штакетник поломали. И вообще. Ну, темнота, ей-богу.

И он смело, как был — в шляпе, в мятой рубашке навыпуск — шагнул в зал.

В зале было пусто. Вокруг светильников облаками толклась мошкара. На сцене валялся опрокинутый столик и различные причиндалы фокусов.

Председатель огляделся, прошел через зал, вспрыгнул на сцену. Сбившиеся в кучу гужевайцы, подбадривая друг друга, полезли следом.

Колмогоров поднял пустой пузырек, прочитал: Ди-бро-фин, понюхал. Воняло лекарственной травой.

Потолкавшись на сцене и посовещавшись, гужевайский актив разбился на группы и начал метр за метром обследовать клуб. В клубе было много таинственных коридорчиков и темных закутков. Исследователи продвигались медленно, и по мере продвижения страх отступал перед ними из коридора в коридор, из комнаты в комнату, пока не исчез.

Все группы, закончив обследование, соединились у служебного входа. Оказавшись на улице, возбужденные исследователи разом загомонили, расправили плечи. Там и сям затеплились огоньки папирос, заблестели улыбки. Обладатели штакетин пытались незаметно избавиться от своих ставших бесполезными орудий.

— А здорово он нас, а? — с некоторым восхищением говорили гужевайцы, поталкивая друг друга плечами и локтями.

— Ну, значит, так… — сказал Колмогоров. — Двое-трое пусть останутся, клуб посторожат, пока мы завклубом найдем. Да надо, думаю, в гостиницу зайти, узнать, как там гипнотизер. Может, извинения принести, или там…

Жуткий крик прервал его на полуслове. Из-под лестницы, ведущей в подвал Дома культуры, выскочил смертельно бледный Витя Жуков. Никого не видя, загребая руками воздух, он метнулся вдоль кирпичной стены и помчался, хрустя палой хвоей, во тьму. И тотчас следом за ним стремительно вынырнуло из подвала длинное, низкое, блестящее существо, похожее на аттракционный автомобиль. Существо промчалось мимо оцепеневших гужевайцев и растворилось во тьме.

Майор милиции Безрукий спал мертвым сном, когда на столе задребезжал телефон.

Тикали ходики. Жужжала муха. Звенели комары. В открытое окно спальни лилась прохлада, колебалась занавеска. Телефон все дребезжал.

Под Безруким затрещала кровать. Он пробуждался, будто выплывал из омута. Одышливо прокашлявшись, с трудом оторвал голову от подушки, взял трубку.

— Евсей Евсеич!! — заорал знакомый голос так, что слышно было, кажется, даже во дворе. — Колмогоров говорит! Срочно давай в клуб! Пистолет не забудь! Жду!

Безрукий встал, пошел на кухню, в темноте намотал на ногу половик, ругнулся, достал из-за печной заслонки кобуру с пистолетом. Глянул на ходики: шел первый час ночи.

Скрипнув ступенькой, сошел с крыльца, посвечивая себе фонариком, вышел за калитку и отправился к клубу.

Поселок мирно спал. Не брехали собаки. Тучи затянули небо, было темно — хоть глаз выколи.

Самая короткая дорога к клубу вела через огороды и потом — верхом — по лесопарку. Безрукий одолел уже почти половину пути, как вдруг услышал впереди шум. Он остановился, включил фонарик. Слабый луч слегка потеснил тьму в глубину сосняка. Раздались треск и топот, и чье-то тяжелое дыхание. И тут же майор увидел бежавшего со всех ног человека с белым лицом и глазами навыкат.

— Кто это? — вскрикнул Безрукий. — Стоять!

— Мам-мычка!.. — простонал неизвестный и пулей пронесся мимо. И в тот же миг из тьмы выпрыгнуло что-то низкое, стремительное, бесшумно и молниеносно ударило майора в грудь, сбило с ног и унеслось. Потеряв фонарик и фуражку, Безрукий покатился вниз по склону.

— Мам-мычка!.. — донеслось снизу, потом послышался треск рухнувшего забора и дикий собачий лай: гонка продолжалась на личных огородах. Залаяли собаки по одной улице, по другой… Лай стал распространяться по поселку наподобие эпидемии.

Безрукий сел. В голове у него возникла твердая уверенность, что он забыл нечто чрезвычайно важное. Так оно и было: Безрукий забыл, что пистолет не заряжен. Сидя под сосной, майор размышлял, идти ли ему к клубу, вернуться ли домой за обоймой, которая хранилась в старом валенке, или же, наконец, немедленно устремиться в погоню за неизвестными.

Грудь саднило от удара. Вспомнилось бело лицо, нелепый крик Мам-мычка! а после — то самое, невероятное, что не приснится и во сне.

А в поселке творилось что-то из ряда вон выходящее. Собаки осатанели. В домах вспыхивал свет, хлопали двери. Вдобавок подняли трезвон буквально все, имевшиеся в поселке, телефоны.

Тихо было только на горе — в клубе, и внизу — у реки. Здесь на плавучей пристани в прокуренной дежурке баловался водочкой бывший речной волк, а ныне бессменный пристанской сторож Фалеев. На столе перед ним стояли стакан, початая бутылка, лежали черный хлеб, сало и молодой зеленый лук.

Было тихо. Слабая волна всплескивала в темноте, пристань еле заметно покачивалась. Зазвонил телефон. Фалеев выждал, уважительно глядя на аппарат, потом взял трубку.