Сергей Смирнов - Солнце для мертвых [сборник]

А спустя два дня Витю позвали в кабинет. Доктор велел снять газетную шляпу, взял большие ножницы и стал разрезать лейкопластырь, закрывавший голову. Витя думал, — будет больно, и даже зажмурился сначала, но было только слегка щекотно. Что-то шуршало и падало на пол. Витя посмотрел — и увидел большие куски лейкопластыря; с внутренней стороны на них темнели, будто приклеенные, густые пряди волос. «Так это ж мои!» — ахнул про себя Витя и хотел пощупать голову, но медсестра прикрикнула на него.

Доктор снял последний кусок пластыря, медсестра взяла палочку с ваткой и густо намазала лысую голову зелёнкой.

— Ну, вот и всё, — удовлетворенно сказал доктор. — Иди. Ишь, инопланетянин из Шахана… Да голову пока руками не трогай, — пусть высохнет!

— А шшшляпппа же на шшшшт-то? — хвастливо выкрикнул Витя и выбежал почти счастливым. Почти.

Но ведь он и был счастливым. И в детстве «почти» не считается. Это в старости счастье не замечается. Остаются одни почти.

Еще баба Тася, когда живая была, говорила маме с папой: «Жизнь у всех позади — как минное поле: воронки, воронки, воронки. Оторванные ноги и руки… Все потерялись на этой войне. Все погибли. А мы вот выжили, всё пережили. Значит, поле-то прошли… Вот и счастье».

Витя побежал к окну, посмотреть на свою зелёную голову, — но за окном стоял солнечный день, и отражения в стекле не было. Зато ярко и празднично искрился снег, и степь вдали, у самого горизонта, казалась такой же голубой и сияющей, как небо.

Когда Витя вернулся в палату, сосед, делавший ему шляпу, сказал, глядя поверх газеты (он читал, лежа на заправленной постели):

— А голова-то у тебя, оказывается, совсем и небольшая… Придется, значит, другую шляпу сделать. Размера на три меньше.

Но делать другую шляпу не пришлось. В тот же день за Витей приехал папа на своем милицейском газике. Папа сел с Витей на заднее сиденье, сказал, покосившись на Витю:

— Ну, красавец, ничего не скажешь. Шляпу-то сними, — шапку наденем. А то в машине сквозняки…

Водитель, тоже милиционер, оглянулся, хмыкнул и спросил:

— Чего это с ним сделали?

— Да лишай подхватил, — ответил папа. Подумал, и уточнил: — Стригущий. Всё с бродячими кошками возился, домой их тащил, поил, кормил, даже в постель ухитрялся…

— А-а… — протянул водитель, выруливая с больничного двора. — А мои тоже все переболели. Только в больнице не лежали. Зачем? Доктор мази дал, — и так прошло.

Папа почему-то стал угрюмым и промолчал. А Витя и не слушал их. Он вертел головой во все стороны, жадно глядел на улицы, на машины, на прохожих.

— Законная у тебя шляпа! — похвалил водитель. — Только большая очень.

Он помолчал.

— У нас на пятой один такой шляпник сидел. Мастак! Освободился года три как. С трех лет по карманам работал… Руки волшебные! Из газеты человечков складывал…

Он замолчал, и больше не отвлекал Витю от проносящихся картин за окном, хотя Вите на минутку и стало очень любопытно: а что за человечков делал тот, кто на какой-то «пятой» почему-то «сидел»?

— Ты не переживай, — наклонившись, негромко сказал папа. — Врач сказал: после лишая волосы вырастают очень красивые, пышные, волнистые. И иммунитет теперь у тебя. Года на полтора. Только кошек больше в дом не таскай, ладно?

— Л-л-лаадн-дн…

Папа снял его шляпу, как-то неловко погладил по изумрудной от зелёнки голове, натянул на неё шапку-ушанку, и вздохнул.

Витя вцепился в шляпу и сложил её в пачку к тем, свёрнутым, которые уже лежали у него на коленях. Вместе с огромным красным яблоком.

Папа снова наклонился:

— Тетя Люся приезжала?

Витя кивнул. Тетя Люся была родной сестрой папы.

— Один раз?

Витя снова кивнул.

Папа вздохнул.

— А мне сказала, что два. Вот балаболка. С детства такая.

Помолчал и снова вздохнул:

— Да и ладно: трудно ей сейчас. Иван как за месяц до Нового года загулял, так до сих пор заборы бодает. За Ленкой присмотреть некому. Люська её с собой на работу таскает.

Папа замолчал и тоже стал глядеть в окно. И водитель молчал, глядя на ослепительную белую дорогу, широкую и пустую, убегавшую далеко-далеко, в какие-то неведомые, совсем уж прекрасные, и уже без «почти», счастливые дали.

А дома Витю огорошили: Славик, его старший брат, уехал. А ведь Витя так хотел ему про больницу рассказать, про газеты, шляпу подарить. У него как раз голова была большая — по размеру…

— Не знаю, куда, — отмахнулась мама на кухне. — То ли в Кзыл-Орду какую-то, то ли в этот, Чимкент.

— В Коканде он, — угрюмо ответил папа, читавший на диване газету, — в психбольнице.

— А чего? — испугался Витя.

— Заболел, — кратко ответил папа.

Из кухни высунулась мама — руки по локти в муке, — и как-то надрывно сказала:

— Да пусть бы у нас жил, в семье! Ну, не людоед же он!

— В том-то и дело, что не людоед, а шизофреник! — Прошипел папа так, чтобы Витя, занятый на полу новым конструктором, не слышал. — Его с поезда сняли, — в Москву поехал! Да я замотался по этим кокандам его искать! Хорошо, что в милиции свои ребята были, помогли. А врач сразу сказал… Он бы нас тут однажды ночью взял бы всех, да и…

Он не договорил, скомкал газету. Стал смотреть, как Витя строит какую-то интересную машинку. И даже сам слегка заинтересовался.

Мама вдруг заплакала в голос и ушла на кухню.

Витя собрал экскаватор, почти настоящий, понес маме показать. Мама раскатывала тесто под пирожки. Витя потолокся вокруг, послонялся, нечаянно извазюкал в муке рукав рубашки, потом вспомнил:

— М-мам, а что т-тааакое «ши-зо-фер-ник»?

Он очень, очень старательно выговаривал это слово. И всё равно несколько раз запнулся.

Мама почему-то хлюпнула носом.

Витя вспомнил:

— Ма, а Сла-авик и меня-а с собой в М-москву-у з-звал…

Внезапно упала и покатилась по полу скалка. И стало тихо и страшно.

Витя взял свой экскаватор, поправил шляпу, тоже запачканную в муке, и торопливо убежал в детскую.

Но и в детской было тоскливо. Темно очень. От фиолетовых стен. И даже желтые звезды и беловатые спутники не радовали. И еще — пустая кровать у окна, на которой спал Славик.

А через неделю после Нового года в сугробе во дворе Витя увидел настоящую, живую ёлку: наверное, кто-то уже отпраздновался и выбросил её за ненадобностью. Витя схватил её и принес домой.

— Мама, мама! — закричал с порога. — Смо-оотри! Пппусть и у н-наа-ас ёлка будет! Насто… это…. Настояааа…

Но тут уж он безнадежно забуксовал.

Мама выглянула из кухни, покачала головой.

— Облезла совсем, осыпалась, бедная. Ну, хоть иголки с пола мыть не придется. Пусть постоит. — Она почему-то вздохнула длинно и очень-очень долго. — Сейчас достану игрушки…