Дин Кунц - Ангелы-хранители [litres]

– Сейчас же прекрати, мохнатая морда! Довольно. Ты меня понял?

Эйнштейн лениво зевнул.

Заплатив за журнал и положив его в пластиковый пакет, Нора с Трэвисом продолжили прогулку по Солвангу. Однако не успели они пройти до конца квартала, как Эйнштейн решил конкретизировать свое послание. Он аккуратно, но крепко схватил зубами Нору за руку и потащил в сторону художественной галереи, где молодая пара любовалась выставленными в витрине пейзажами. Возле парочки стояла прогулочная коляска с ребенком. На этого-то ребенка Эйнштейн и попытался обратить внимание Норы, заставив ее коснуться пухленькой ручки одетого в розовый костюмчик младенца.

– По-моему, ему очень понравилась ваша малышка, – смутилась Нора. – И он прав. Она просто прелесть. А сколько ей?

Молодые родители, поначалу испугавшиеся собаки, поняли, что она не причинит ребенку вреда.

– Десять месяцев, – ответила мать девочки.

– И как ее зовут?

– Лана.

– Чудесное имя!

Наконец Эйнштейн соизволил отпустить Нору, и они пошли дальше. Отойдя на несколько шагов от молодой пары, они остановились возле антикварного магазина, выглядевшего так, будто его буквально по кирпичикам и по дощечкам перевезли из Дании XVII века. Присев на корточки возле ретривера, Трэвис поднял его висячее ухо и строго сказал:

– Довольно! Кончай придуриваться, а не то больше не получишь «Алпо».

Нора по-прежнему оставалась в неведении.

– Какая муха его укусила? – спросила она.

Эйнштейн снова зевнул, и Трэвис понял, что дело плохо.

Следующие десять минут Эйнштейн еще дважды подводил Нору к младенцам.

«Модерн брайд» и младенцы.

Теперь послание дошло и до Норы: Вы с Трэвисом созданы друг для друга. Женитесь. Размножайтесь. Создавайте семью. Чего вы ждете?

Нора отчаянно покраснела, не осмеливаясь поднять на Трэвиса глаза. Он тоже чувствовал себя немного неловко.

Поняв наконец, что достиг своей цели, Эйнштейн перестал хулиганить. До этого времени Трэвис даже не подозревал, что и у собак бывает самодовольный вид.

Пришло время обеда. Но на улице по-прежнему было так тепло, что Нора изменила свое решение поесть в обеденном зале ресторана. Она выбрала заведение со столиками под красными зонтиками на тротуаре в тени гигантского дуба. И как догадался Трэвис, дело было даже не в том, что Нору страшила перспектива обеда в ресторане. Нет, ей просто хотелось поесть на открытом воздухе, чтобы Эйнштейн был рядом. На протяжении всего обеда она то и дело смотрела на пса, иногда украдкой, иногда открыто и очень внимательно.

Трэвис не возвращался к инциденту с журналом, сделав вид, будто выкинул это из головы. Но когда Нора отворачивалась, он беззвучно, одними губами, осыпал Эйнштейна угрозами. Больше никаких яблочных пирожных. Строгий ошейник. Намордник. И загон для бродячих собак.

Эйнштейн выслушивал угрозы с завидным самообладанием. В ответ он лишь ухмылялся, зевал или фыркал.

Ранним воскресным вечером Винс Наско нанес визит Джонни Сантини по прозвищу Струна. Джонни не зря прозвали Струной: высокий, тощий, жилистый, он походил на сжатую пружину. А еще у него были вьющиеся волосы медного цвета. Впервые Джонни убил человека в достаточно нежном возрасте – в пятнадцать лет. Тогда, чтобы порадовать дядю Релиджо Фустино, дона одной из пяти нью-йоркских мафиозных семей, Джонни взялся собственноручно удавить чересчур самостоятельного наркодилера, работавшего в Бронксе без разрешения семьи. Подобная инициативность и преданность семейным принципам наполнили сердце дона Релиджо гордостью и любовью, причем настолько, что он, прослезившись буквально второй раз в жизни, обещал племяннику вечное уважение семьи и прибыльное местечко в семейном бизнесе.

Сейчас Джонни Струне стукнуло уже тридцать пять лет, и жил он в пляжном доме ценой миллион долларов в Сан-Клементе. Десять комнат и четыре ванные были переделаны дизайнером по интерьерам, призванным устроить подлинное – и очень дорогостоящее – жилище в стиле ар-деко, позволяющее спрятаться от современного мира. Все здесь было выполнено в черных, серебристых и темно-синих тонах с бирюзовыми и персиковыми акцентами. Джонни как-то сказал Винсу, что ему нравится ар-деко, так как этот стиль напоминал ему о «ревущих двадцатых», а именно о романтической эпохе легендарных гангстеров.

Для Джонни Струны преступление было не столько средством зарабатывания денег, не столько актом противостояния устоям цивилизованного общества, не столько результатом генетической предрасположенности, а сколько великолепной романтической традицией. Джонни ощущал себя братом каждого одноглазого пирата с крюком вместо руки, который когда-либо бороздил океаны в поисках добычи, каждого разбойника с большой дороги, грабившего почтовые дилижансы, каждого медвежатника, каждого похитителя людей, каждого казнокрада и каждого бандита за всю историю преступного мира. По утверждению самого Джонни, он чувствовал мистическое кровное родство с Джесси Джеймсом, Диллинджером, Аль Капоне, братьями Далтон, Лаки Лучано и многими другими, имя которым легион. Джонни любил их всех – своих легендарных собратьев по убийствам и разбою.

Джонни встретил Винса у парадной двери:

– Входи, входи, здоровяк. Рад видеть тебя снова.

Они обнялись. Винс не любил обниматься. Однако в свою бытность в Нью-Йорке он работал на Релиджо, дядю Джонни, и время от времени по-прежнему выполнял кое-какие заказы на Западном побережье для семьи Фустино. Винс прошел с Джонни долгий путь, достаточно долгий, чтобы понимать: объятия – это часть ритуала.

– Хорошо выглядишь, – заметил Джонни. – Я смотрю, ты о себе заботишься. И по-прежнему коварный, как змея?

– Гремучая змея. – Винсу было неловко произносить подобную чушь, но он знал, что Джонни нравились блатные разговоры.

– Ты что-то совсем исчез с горизонта. Я уж было решил, что копы взяли тебя за задницу.

– Мотать срок – это не для меня. – Винс имел в виду, что тюрьма – отнюдь не его удел.

Однако Джонни понял слова Винса несколько по-другому. Дескать, Винс скорее пойдет под пули, чем сядет в тюрьму. Джонни осклабился и одобрительно кивнул:

– Если тебя когда-нибудь загонят в угол, постарайся положить как можно больше этих гнид, прежде чем тебя пристрелят. Только так ты умрешь незапятнанным.

Джонни Струна имел крайне безобразную внешность, чем, вероятно, и объяснялась его потребность чувствовать себя носителем великой романтической традиции. За долгие годы общения с преступным миром Винс успел заметить, что внешне привлекательные преступники не жаловали блатную романтику. Они хладнокровно убивали, потому что любили убивать или считали это необходимым. Они воровали, мошенничали и занимались вымогательством, потому что им хотелось легких денег, и точка. Никаких оправданий, никакого бахвальства, впрочем, как и должно было быть. Однако те, чьи лица, казалось, были слеплены на скорую руку из цемента, те, кто напоминал Квазимодо не в самый лучший для него день, – что ж, многие из них пытались компенсировать неудачную внешность, подражая Джимми Кэгни в фильме «Враг общества».